пиши объяснение, отчего ты здесь и где твои документы.
И тут я малость побузил. Намеренно. И именно малость. Я уже услышал, что он сержант, то есть кто-то с бугра, и реальной власти у него нет. Так, пока настоящее начальство в разгоне. Да и писать – это мне муторновато, к тому же боюсь, что тогдашними ручками писать не смогу. Гелевых тогда явно не было, а черпать ручкой чернила не умею.
– А чего я должен заявы писать? Заяву пишут, когда чего просят или поясняют, коль натворили чего. А я ничего не прошу, и оправдываться мне нечего. Я что – обязан паспорт с собой везде носить? Нет! И здесь не граница и не секретный завод, чтоб режим соблюдать: с бумажкой пускать, без бумажки – нет. Предъявите мне статью, что под за… заделанным городом Кингисеппом всем положено только с паспортами быть! Есть она – сажайте, раз нарушил. Нет – тогда прокурор на вас самих поглядит, сами знаете как на что. Предъявляйте!
– Э, да ты, видать, из блатных!
Это конвоир сбоку. Я не ответил, но скроил морду как бы довольного собою. Вообще сейчас я действительно под блатного закосил. Так, самую малость. Сержант же как-то стушевался и негромко сказал:
– Немцы уже за Псковом.
Я промолчал. Чего тут скажешь! И отвели меня в какую-то кладовку без окон, но с тусклой лампочкой, и там посадили. Мебели там не было, но лежали какие-то бумаги. Так, пара стопок на полу. Глянул на одну – какой-то незаполненный бланк учета квартирохозяев по постою войск. И в дате двадцатые годы поставлены. А в двери явно замок заскрежетал. Заперли. Пить не поят, кормить не кормят, в сортир не водят, но хоть не обыскивают. Интересно, флягу мою замотают или мне вернут? Ну, коль жрать, пить и испражняться никак нельзя, то полежу я и, может, даже усну. Сгреб этих бланков себе под голову и улегся. «Ложусь на новом месте…» Тьфу!
И задремал, но сколько я спал – не знаю. Лампочка погасла, а окошек не было. А чего погасла лампочка – бес ее знает. Наверное, кто-то казенное электричество бережет. Ну, а в темноте спать сподручнее.
Разбудили меня – кто его знает когда. Постукиванием в подошву вьетнамки. Эт правильно. А то нагнешься ко мне за плечо потрясти, я возьму да и укушу.
– Эй, вставай! На допрос пора!
– Встаю, встаю! А нельзя перед допросом воду отлить, а то сама пойдет!
– Можно. Выходи в коридор!
Вышел я, а вьетнамки оставил. Намеренно. Бес его знает, бывают ли они в эти времена. Со штанами по-другому не выйдет, а вьетнамки можно не показывать. И не покажу. По слову конвойного повернул я налево и вышел по коридорчику во двор дома. А на улице уже явно к закату дело идет. И впереди будочка на две дырки. Но чисто внутри, не как в парках в таких вот «Эм и Жо». И я приятно посидел и обе нужды удовлетворил. А для очистки организма на гвоздике висел журнал «Военный зарубежник», только уже хорошо использованный. Портило впечатление только то, что дверцу по требованию конвоира я не закрывал, чтоб он за мной следить мог, не пытаюсь ли я от него уплыть через дырку в Балтийское море. Не привык я как-то гадить под пристальным наблюдением.
А второй повод для горестного размышления –