не могла найти слов, достойных ее.
Еще утром ее очаровал порт в Генуе с его многолюдными причалами и пестрыми домами цвета охры, терракоты и умбры под черепичными крышами. Но панорама Неаполя затмила все, что они видели прежде. На берегу расположились амфитеатром кремовые, желтые, карминово-красные, розовые палаццо с гармоничными рядами окон, элегантными фасадами. Их ветхость придавала им особенное очарование. Со всех сторон к морю сбегали узкие улочки. Купола церквей и крыши домов сверкали на солнце. Над городом восседала на горе могучая крепость; одна ее часть была серая от старости, другая – опрятная и ослепительно белая. Возле порта виднелись и два замка с приземистыми сторожевыми башнями; мощные и грозные, несмотря на безжалостный ход времени, они по-прежнему держали под контролем все, что происходило в заливе. Даже не видя воды, Якобина ощущала ее цвет, ее синеву, такую лучистую и яркую, что от нее вибрировал воздух и ползли по коже мурашки восторга.
Флортье испустила радостный крик, когда от мола отделилась добрая дюжина маленьких рыбацких суденышек и, бороздя волны, направилась к корме парохода. Загорелые, черноволосые мужчины в штанах до колен и просторных рубахах, кудрявые женщины в блузках с пышными рукавами, пестрых юбках с повязанным поверх них фартуком везли тяжелые корзины со спелыми абрикосами и персиками, с налитыми сладким соком гроздьями винограда. Золотые апельсины и мандарины соседствовали с красной мякотью арбузов и нежной желтизной сладких дынь. Громкие крики торговцев фруктами Фрутти! Фрутти фрески! Свежие фрукты! смешивались с призывами цветочников Фьори! Фьори белли! Прекрасные цветы! размахивавших над головой яркими букетами. Их крики сталкивались с ответными криками моряков, сливались с голосами пассажиров, толпившихся возле рейлинга, с шумом и грохотом работ в многолюдном порту. Звуки, заразительные своей жизненной энергией, бурлящим темпераментом, временами заглушались пароходным ревом, но потом вновь заливали палубу.
Из рыбацких лодок доносились струнные аккорды. Теплые тона гитар, ласковые звуки лютен и трели мандолин множились и сливались в мелодию песни, которую от души горланили музыканты: «Io t’aggio amato tanto, si t’amo tu lo ssaje…». В песне, в ее мелодии и словах, поразительным образом сочетались сила и меланхолия, огонь и тоска. «Io te voglio bene assaje… e tu non pienze a me!» «Я так сильно люблю тебя, а ты не думаешь обо мне!».
Якобина вздрогнула, когда Флортье схватила ее за руку; ей хотелось стряхнуть с себя, словно докучливое насекомое, чужие пальцы с их слишком фамильярным прикосновением. Однако так просто отделаться от Флортье не получилось; она буквально вцепилась в Якобину. На ее лице читались волнение и восторг – громкое эхо того, что ощущала сама Якобина. Эти эмоции сидели в ней слишком глубоко, чтобы выйти на поверхность, но Флортье сумела растормошить ее. Судорожно сведенные мышцы пальцев расслабились; она с облегчением вздохнула.
Негромкое покашливание заставило их оглянуться. Позади них стоял господин