а ты откуда вообще такая взялась? – вздрогнула Василиса от неожиданно возникшего над ее ухом голоса Сергунчика, опять-таки незаметно совсем подкравшегося. – У тебя родители есть? Они кто? Ты местная иль приезжая откуда? Не из беженцев, нет? Странная ты такая… Ну, чего молчишь?
– Слишком много вопросов сразу, – улыбнувшись, чуть повернула к нему голову Василиса. – Давайте по одному…
– Ну, папа-мама у тебя есть?
– Папы нет, а мама да, есть, конечно. А что?
– Да так… А где она?
– Кто?
– Ну, мама твоя, кто!
– В Германии живет…
– У-у-у… – закатил к потолку глаза Сергунчик. – Я ж чувствовал – не просто все с тобой, коняшка. Мама, значит, в Германии живет, а ты у меня тут, значит, посуду моешь сутками? Так?
– Ага… Выходит, что так…
ЧАСТЬ II
5
Он звал ее Альхен. С того самого дня, когда увидел русскую невесту в аэропорту города Нюрнберга. С тех пор ни разу Аллой так и не назвал – все Альхен да Альхен. Поначалу непривычно было, а потом ничего, притерпелось. Да и все остальное притерпелось помаленьку – и страна чужая, и речь эта грубо звучащая, и порядки немецкие образцово-показательные… Только один вопрос все время мучил ее, и не вопрос даже – досада маетная: а вот если б не обманула она его, жениха своего заочно-немецкого, не назвалась одинокой да бездетной на интернетском сайте невест, так ли уж удалось бы ей превратиться из Аллы в эту самую Альхен, или фрау Майер, обожаемую русскую женушку преуспевающего сытого бюргера Руди Майера? И как это быстренько все раскрутилось – она и опомниться не успела. Когда ехала сюда по гостевой визе год назад, ни о чем таком и не думала. Хотя вранье все это, что не думала, – чего перед самой собой кокетничать. Думала, конечно. Просто не знала, что домой больше не вернется…
А что, что ей оставалось делать? Жить с Ольгой Андреевной всю жизнь под одной крышей, в убогой ее квартире? Висеть лишним грузом на ее шее? Сознавать себя никчемным и жалким придатком к собственным детям, ее обожаемым внукам? Она ж не виновата, что всю жизнь прожила за мужниной спиной как за каменной стеной и ничему толковому больше не научилась. Да и Олег не настаивал, чтоб она этому самому жизненно-толковому вообще когда-нибудь училась…
Вздохнув, Алла перевернулась на другой бок и натянула одеяло на голову, свернулась под ним маленьким комочком, плотно зажмурила глаза – надо еще поспать…
Хотя спать вовсе не хотелось. Не шел в нее этот сладкий утренний сон, который она так раньше любила. И даже не сам по себе сон любила, а некое счастливо-сладостное осознание каждодневного праздничного бытия: пусть, пусть другие встают и выходят из теплого дома в холодные промозглые утра, а она будет барахтаться, плавать в своей беззаботности-невесомости на шелке простыней, под пухом одеяла… А вот здесь такого праздника не получалось. И не получится уже никогда, наверное. Перечеркнула она сама свой праздник легкой черточкой-прочерком в графе анкетной, о количестве