тогда был для меня тайной за семью печатями» (13)
«Первородный грех независимости моего мышления вызвал подозрение чиновников с самого начала вулканологической миссии, порученной мне на вверенной территории. К этому добавлялся еще один проступок: мне удалось сделать то, что они считали неосуществимым; к тому же я не поставил их в известность и не попросил у них помощи ….. Начальство приказало мне прекратить „ребячество“ (вулканологию) и вернуться к вещам серьезным, то есть к ветхозаветной геологии. Я подал в отставку. В тот момент я чувствовал себя одиноким и совершенно безоружным. Почти все геологи относились к явлению вулканизма с безразличием, а большинство геофизиков – с презрением» (19).
«В последующие десять лет мне не раз говорили: „Бросьте это, нашла коса на камень“. Но я лишь утверждался в своей решимости доказать значение вулканологии. В этой длительной борьбе я пользовался… спокойной и эффективной поддержкой» (19).
«Шли годы. Стало ясно, сколь бесплодно для учёного пребывание в далёком краю, без связи с крупными научными школами, без дискуссий с коллегами, без встреч со светилами, словом, без всего того, что даёт жизнь и участие в семинарах и конгрессах» (23).
«Фантастические мнения высказывают как раз те, кто обладает минимумом научной строгости, не считая необходимого научного багажа и практического опыта» (86).
«Чаще всего серьёзные вулканологи могут честно на задаваемые им любознательными и встревоженными людьми вопросы отвечать только словами: „Не знаю“. Такая интеллектуальная честность кажется недопустимой некоторым профессорам, не избавившимся, несмотря на все звания и степени, от своих комплексов и пытающимся скрыть их под скорее внешней, чем действительной уверенностью» (87).
«Я просто пожелал бы тем, кто осведомлен не больше моего, не скрывать своего незнания под маской убеждённости. Впрочем, это относится далеко не к одной области вулканологии» (87).
«Профессия геолога имеет немало приятных сторон, и среди них – вероятность открытия того или иного объяснения путей формирования лика планеты. К сожалению, геология крайне редко бывает точной наукой, а непроницательные наблюдатели или лишённые необходимой серьёзности исследователи слишком часто публикуют плоды своих ошибок или неправдоподобные сведения. Могут пройти годы, прежде чем другой наблюдатель посетит места, где почерпнул вдохновение автор ошибочного утверждения. Это, не говоря уже о сложности геологических явлений, приводит к тому, что неправильные идеи живут в геологии иногда много дольше, чем в других науках» (118).
«Профессия учёного вообще увлекательна… Эта любовь живёт в человеке до тех пор, пока „реальность“ – властные требования жизни, а зачастую просто необходимость выживания – не гасит понемногу воображение и порывы и не возвращает его в покорное прозябание, к серым будням» (137).
«Да, я до сих пор жалею, что в годы