для себя!
Когда гроза пройдет
Толпою суеверной,
Сбирайтесь иногда
Читать мой свиток
верный.
И, долго слушая,
Скажите: «Это он;
Вот речь его.
А я,
Забыв могильный
сон,
Взойду невидимо
И сяду между вами.
И сам заслушаюсь.
И вашими слезами
Упьюсь.
И, может быть,
Утешен буду я любовью»
Если открылась тень поэта, есть и Архив, который откроется народу.
7. Тени
Так куда же упала стрела Байкала? Мы берем карту, соединяем две точки: Байкальск и Северобайкальск прямой линией. Тетива натянута. Но чтобы лук выстрелил, надо ее немного ослабить и подставить стрелу. Она попадает в Бирюльки. Далее самая удобная прямая траектория полета: Баргузин, Нерчинск, Горный Зерентуй. Что дает нам Баргузин? В Баргузине отбывали поселение Михаил и Вильгельм Кюхельбекеры. Милый Кюхля. Что ты можешь нам сказать?
«Кюхельбекер верил в Пушкина. В этой вере был высший смысл, особое содержание. Пушкин был для Кюхельбекера представителем декабристов на свободе. Кюхля, конечно, не мог не понимать ограниченности этой свободы. Но наверняка он не предполагал, что Николай казнит Пушкина, убьет его пистолетом Дантеса. Известие о смерти Пушкина для Кюхли было подобно выстрелу по нему самому…
Он пишет стихи «Тени Пушкина». Кроме Пушкина, Рылеев был для Кюхли первой тенью из огромного мира теней, счетоводом которого, стоя у входа с грустной своей лирой, долго был Вильгельм. Вот строки из его стихотворения «Тень Рылеева»:
«Блажен и славен
мой удел.
Свободу русскому народу
Могучим гласом я воспел.
Воспел и умер за свободу!
Счастливец, я запечатлел
Любовь к земле
родимой кровью!
И ты – я знаю – пламенел
К отчизне чистою любовью.
Грядущее твоим очам
Разоблачу я в утешенье…
Поверь: не жертвовал
ты снам;
Надеждам будет
исполненье! —
Он рек – и
бестелесою рукой
Раздвинул стены,
растворил затворы,
Воздвиг певец
восторженные взоры
И видит: на Руси святой
Свобода, счастье и покой!» (20)
Но как может милый Кюхля разоблачить Башилова? Как может Пушкин бестелесою рукой открыть тайну захоронения казненных декабристов? Где спрятан Архив Пушкина?
8. Тайны музея Волконских
Я смотрю на фотографию, сделанную моей дочерью в музее Волконских. Вроде бы обычный рисунок о жизни каторжников в Сибири. Но что-то настораживает в снимке. В шахту, как в могилу, заходят пять декабристов. За столом сидят восемь каторжников. Пять – казненных. Восемь – первые нерчинские каторжане.