блестит голова орла, все собираются поглядеть на его прибытие, и деревенские дети орут и бегут рядом с авто.
– Как дела? – спрашивает.
Сидят они втроем дома, пьют чай с миндалем. Наби такой красивый, думает Парвана, изящные скулы, светло-карие глаза, бакенбарды, а волосы – плотной черной стеной ото лба и назад. Облачен в свой привычный оливковый костюм, что смотрится на размер-другой больше нужного. Наби гордится этим костюмом, и Парвана об этом знает: то он рукава одернет, то лацканы пригладит, то стрелку на брюках поправит, хоть так и не смог он вытравить из костюма душок пригоревшего лука.
– Нас тут навещала королева Хумайра, – отвечает Масума. – Хвалила наш утонченный вкус к интерьерам.
Добродушно улыбается брату, показывает желтеющие зубы, и Наби смеется, глядя в чашку. До того как нашел работу в Кабуле, Наби помогал Парване ухаживать за сестрой. Ну или пытался, недолго. Но не смог. Чересчур для него оказалось обременительно. Наби сбежал в Кабул. Парвана завидует брату, но не слишком на него дуется за его бегство – знает, что не просто повинность эти его ежемесячные наличные, что привозит он ей.
Масума причесалась и обвела глаза кайалом, как она это всегда делает к приезду Наби. Парвана знает, что делает она это лишь отчасти для него: больше потому, что он – ее Кабул. В сознанье Масумы он – ее связь с роскошью и блеском, с городом автомобилей, огней, шикарных ресторанов и царских дворцов, и не важно, что связь эта призрачна. Парвана помнит, как давным-давно Масума говаривала, что она – городская девушка, запертая в деревне.
– А ты? Нашел себе жену? – спрашивает Масума игриво.
Наби машет рукой и отшучивается, как в те времена, когда родители задавали ему тот же вопрос.
– Так когда ты меня снова повозишь по Кабулу, брат? – вопрошает Масума.
Наби однажды возил их в Кабул – год назад. Подобрал их в Шадбаге и привез в город, прокатил по улицам. Показал им мечети, торговые кварталы, кинотеатры, рестораны. Потыкал пальцем в купола дворца Баг-и-Балла, что стоял на вершине холма, над всем городом. В садах Бабура поднял Масуму с переднего сиденья машины и отнес на руках к гробнице императора Моголов. Они помолились втроем в мечети Шахджахани, а потом, сидя у бассейна, выложенного синей плиткой, закусили тем, что Наби им припас. Может, то был самый счастливый день в жизни Масумы после случившейся беды, и за него Парвана благодарна старшему брату.
– Скоро, иншалла, – говорит Наби, барабаня пальцем по чашке.
– Можешь поправить подушку у меня под коленями, Наби? Ах, так-то лучше. Спасибо. – Масума вздыхает. – Мне так полюбился Кабул. Если б могла, я бы прямо завтра туда пешком пошла.
– Может, как-нибудь, – говорит Наби.
– Что, я стану ходить?
– Н-нет, – запинаясь, отвечает он. – В смысле… – Тут он улыбается, а Масума хохочет.
На дворе Наби отдает Парване деньги. Опирается плечом о стенку, прикуривает сигарету. Масума внутри, дремлет после обеда.
– Я тут видал Сабура, – говорит он, пощипывая заусенец. – Кошмар какой. Сказал, как девочку назвали.