боль была дикой и заставляла задуматься – не слишком ли быстро я начал пьянеть и не есть ли это первый признак алкоголизма? Поразмыслив, я решил, что пьянеть стал действительно до неприличия быстро. И, пожалуй, это есть ни что иное, как следствие нездорового образа жизни – в последние несколько месяцев я практически не ложился спать в трезвом виде. В результате – полная потеря памяти после единственной бутылки коньяка, тупой стук в висках и острые угрызения совести – и это у здорового тридцатитрехлетнего мужика, поверите? Свихнуться можно.
Так и валялся в постели, терзаясь головой в полной темноте – за окном была ночь, фонари во дворе какие-то сволочи повыбивали еще в те времена, когда я мог запросто нарисовать прямую линию так, чтобы она не выглядела очень волнистой, а это было в глубокой древности, года два-три назад. В общем, в окна спальни, которые я вчера, с пьяных глаз, так и не задернул шторами, если и попадал какой свет, то только свет карманного фонарика случайных прохожих. Потому что небо было, как сплошной шмат антрацита – его затянул плотный слой туч, сквозь которые не могла пробиться ни Луна ни, тем более, звезды.
Жутко горели трубы. Аж пар изо рта шел. Но вставать теплыми со сна ногами на холодный и скользкий, как лягушка, линолеум пола не хотелось. Я терпел. Сколько – не знаю. До тех пор, пока трубы окончательно не перегрелись и не поставили мне ультиматум: либо я встаю, иду в кухню и жадными глотками заглатываю половину чайника кипяченой воды, либо они перекрывают доступ воздуха в организм, и я пропадаю от удушья в страшных муках во цвете лет.
Это, конечно, был шантаж, но я подчинился. Помирать с похмелья только потому, что поленился встать и напиться вволю, было глупо. А посему я, хоть и с трудом, преодолел сопротивление туловища, поставил его на ноги и, шлепая босыми ступнями по полу, направился в кухню.
Включил свет и статуей застыл на пороге, вытаскивая язык из глотки, куда тот провалился от удивления – в кухне, видимо, вчера была война. Война между мною и мной, завершившаяся полным разгромом противника, разбитием примерно половины личного состава бьющейся посуды и полным опрокидыванием на пол небьющейся. Интересно, что обо мне вчера подумал тот падла-сосед снизу? Впрочем, его проблемы.
У меня хватало своих. Предстояла солидная уборка. Не сейчас, конечно, – сейчас для меня нестерпимой пыткой было простое поднятие руки, – а в будущем. Потому что оставлять на полу разлитый накануне борщ с фасолью было некультурно, хлеб под раковиной – некрасиво, а куски селедки в тапочках – неприлично. Но все это потом, потом…
Я застонал, схватился за голову и, не заходя в кухню – я не дурак и тем более не йог, чтобы босыми пятками по осколкам шарахаться – прошел в ванную. Пить-то все равно хотелось, а поскольку пить приходилось из-под крана, – чайник я вчера благополучно уронил, слава богу, точнехонько в раковину, – то какая разница, где это делать, в кухне или в ванной?
Зато поход туда я использовал на все сто – не только напился от пуза, как верблюд перед марш-броском до ближайшего