остававшихся в банках после взятия проб на бактериологический анализ. Банки числом 5 штук поступали в лабораторию из каждой выпущенной за смену партии. Кто-то донес «органам» о фактах «разъедания» продукции. По установленному порядку содержимое банок после взятия нескольких граммов проб подлежало уничтожению. К счастью, прокурор проявил снисходительность и понимание ситуации. Практика выдачи дополнительного питания работникам тяжелого физического труда продолжилась.
В последний детсадовский год произошло два памятных события: денежная реформа 1947 года и отмена продуктовых (хлебных) карточек.
Замену денежных знаков я воспринял, как исчезновение зеленой трехрублевки с изображением пехотинца и синей «пятерки» с летчиком. Нас с мамой, конфискационные механизмы денежной политики не задели, поскольку, не имея минимальных накоплений, мы жили «от зарплаты до зарплаты». Все наше «состояние» заключалось в облигациях» Государственных займов восстановления и развития народного хозяйства СССР» 1946 и 1947 годов (со сроком погашения 20 лет), на которые инженерно-технический персонал и рабочие завода подписывались «добровольно»[5].
В те же облигации по «почину» неизвестных энтузиастов обратились также и перечисленные государством на счет Сбербанка (без права снятия), денежные компенсации мамы за 4 отмененных отпуска военной поры. Надо сказать, что упования на возврат заемных денег у большинства окружающих отсутствовали изначально. Об этом можно было судить по тому, что облигации внушительного номинала широко использовались в наших детсадовских играх.
Выплаты по этим государственным обязательствам впоследствии неоднократно переносились «по инициативе миллионов советских людей» (см. доклад Хрущева на 21 съезде КПСС). В итоге астрономические для нас суммы, зафиксированные на красивых бумажках, были деноминированы, и в конце 60-х годов мама получила за все про все около 100 рублей. Ее месячный оклад в то время составлял 120 рублей.
Однако судьбу наших близких друзей реформа исковеркала самым жестоким образом. В лаборатории завода работала мамина подруга – бактериолог Елизавета Антоновна Эриксон, соседка Жангуровых, одинокая деликатная женщина с гимназическим образованием, читавшая на досуге толстенные романы на французском языке. Во время командировок мамы в трест она опекала меня по очереди с женой Кузьмича, Марией Павловной. Родная сестра Елизаветы Антоновны, имени которой вспомнить не могу, была директором Ассиновской опытно-селекционной станции (ОСС) и жила в служебном помещении этой организации. Откуда и при каких обстоятельствах сестры появились в наших краях, не известно. Об их родословной тоже ничего сказать не могу. Иногда мы ходили к сестре Елизаветы Антоновны в гости. Я любил играть с ее овчаркой, которая однажды здорово укусила меня из-за небрежного обращения со щенками. Несмотря на это недоразумение наша дружба продолжалась. Следы укуса сохранились, однако показывать