Петровна творила свои кулинарные чудеса, отчего в доме всегда пахло вкусной едой и рукотворным достатком. У всякого, кто переступал его порог, радостно учащался пульс…
Серафима Петровна, располневшая от прожитых лет и часто употребляемой выпечки, сама напоминала пышный хлеб, только что вынутый из печки: румяная, большеглазая, с объемным, туго стянутым бюстом. Никто, кроме дочери, не догадывался, какое нежное женское сердце бьется в ее груди. И если бы помимо похвал в адрес ее стряпни и хозяйской сметки ей изредка говорили о том, как хороши ее глаза и ямочки на пухлых руках, она бы наверняка успевала переделать вдвое больше дел.
Неизменным атрибутом внешности Серафимы Петровны была чистая накрахмаленная косынка поверх прически. Ни один волос не смел выбиться из-под нее, дабы не оказаться в чьей-то тарелке. Она была по-немецки аккуратна и точна в действиях.
Появившийся в саду огородик год от года становился все больше. И в период летних заготовок соседи надолго лишались покоя из-за колдовских запахов солений и варений, секреты которых Серафима Петровна не открывала даже дочери. Впрочем, Настя не очень-то ими интересовалась.
Нельзя сказать, что вся энергия этой неугомонной труженицы шла на мирные цели. Значительная ее часть отдавалась тому, что отличает обычного человека от идеала. Осознавая свою значимость в доме, Серафима Петровна жаждала всеобщего признания, не забывая напоминать, как трудно все успевать и сколько сил она положила на алтарь всеобщего благополучия. Никто и не возражал ей.
Просто Дайнека перестала бывать на даче.
А папа перестал бывать в городской квартире.
Часто, возвращаясь из очередной командировки, он приезжал туда из аэропорта, но только за тем, чтобы переночевать. А утром уезжал на дачу.
Настя-Здрастя выиграла. Или, как сказала бы Серафима Петровна, вытащила счастливый билетик для себя и своей мамы.
С фактом существования Насти Дайнеку мирила только уверенность в том, что отец вполне устроен.
Именно с этой мыслью Дайнека наконец уснула.
Проснулась она от того, что услышала, как у ворот дачи одна за другой остановились две машины. С улицы раздавались негромкие голоса. Настин настойчиво приглашал гостя зайти и чего-нибудь выпить. Второй – красивый, переливчатый баритон – отнекивался, ссылаясь на позднее время.
Дайнека посмотрела на часы. Стрелки показывали, что уже наступило утро.
Она больше не могла спать, слушала голубиное воркование «мачехи». Ее все больше распирало от возмущения и обиды за отца. Понимая, что, в конце концов, мужчина зайдет в дом, Дайнека вместе с одеялом и подушкой мгновенно слетела вниз, в гостиную. Для подпитки артистизма хватила рюмку коньяку и улеглась на диван.
Стараясь никого не разбудить, двое тихо вошли в дом и у самого входа остановились. Дайнека отчетливо разглядела – они целуются.
– Доброе утро, – громко сказала она, и парочка немедленно разбежалась.
– Доброе утро, – чуть ли не хором