республика бросила в огонь в процентном отношении к числу населения в три раза больше солдат, чем самодержавная империя (а с учетом фактора рождаемости, о чем мы только что упоминали, в четыре-пять раз). Поэтому фраза известного советского историка Тарле об «опустошенных наборами деревнях…»[117] наполеоновской Франции является явным преувеличением.
Тем не менее совершенно неоспоримо, что конскрипция вызывала, мягко говоря, недовольство современников. Очевидны многочисленные факты не только уклонения от призыва, но и попросту вооруженного сопротивления конскрипции. Объяснение этого кажущегося парадокса просто. То, что в ХХ веке человеку, привыкшему к всепроникающему государству (пусть оно и называлось демократическим), стало казаться обыденным, было совершенно в новинку французу, жившему в 1800 году. Отрезвевшая после революционного порыва нация стала с ужасом взирать на новомодную потребность в солдатах. Ведь в XVIII веке, при «королях-деспотах», армия комплектовалась на добровольной основе. Правда, как уже упоминалось в главе I, кроме регулярных войск существовала так называемая «милиция», т. е. ополчение, которое удавалось иногда собирать с горем пополам. Однако даже в период серьезной военной опасности для королевства, в период Семилетней войны, в ополчение было набрано не более 200 тысяч человек[118] (население Франции тогда составляло 25 млн человек, а пригодных к воинской службе было около 3 млн человек).
Всего же с 1700 по 1765 гг. через французскую армию прошло только около 2 млн человек, т. е. лишь немногим больше, чем Наполеон поставил под ружье за 15 лет! Понятно, что людям, чьи отцы и деды воспитывались в подобной стране, не просто было принять обязательную военную службу, пусть даже в самой мягкой форме.
Но от глобальных вопросов вернемся к маленьким конскриптам эпохи Империи. Неимоверными усилиями префектов, мэров и жандармов сотня крестьянских и городских парней собралась, чтобы отправиться в предназначенные им полки. Кто-то одет в грубые крестьянские блузы и сабо, но есть и такие, кто щеголяет в модных фраках и английских сапогах с отворотами. Что они испытывают: энтузиазм или горе расставания? Вероятно, картина блистательного бытописателя Луи-Леопольда Буальи «Отправление новобранцев в 1807 г.» неплохо иллюстрирует этот драматический для собравшихся юношей момент. Дело происходит в Париже у ворот Сен-Дени, откуда начиналась дорога на север – в далекую Пруссию и Польшу, где сражалась Великая Армия. Наряду с плачущими матерями и сосредоточенными отцами мы видим и напускающих на себя веселье поющих парней, идущих под руки с провожающими их девушками. Быть может, это фантазия Буальи или желание художника прогнуться перед властями?
Не следует забывать, что в Париже на протяжении всей наполеоновской эпохи было немало энтузиастов Империи. Как докладывал префект, 17 октября 1807 г. конскрипты департамента Сены (т. е. парижане) по большей части покинули город «с веселым настроением», 19-го они все отправились в поход «в