а камера ожила и зашумела.
В дверях показалась голова караульного.
– Смирно, ребята! Сейчас будет полковник.
Во дворе послышался топот шагов.
В темном четырехугольнике дверей показалась добродушная фигура Семена Семеновича. Сюртук его с измятыми погонами, по обыкновению, был расстегнут, что придавало ему вид некоторой благодушной распущенности. В левой руке он держал свою трубку с длинным чубуком, один конец которого посасывал углом рта. На голове у него была надета большая сибирская папаха с кокардой, откинутая несколько назад, что как-то выделяло еще больше его лоснящиеся щеки, вздернутый нос, опущенные вниз усы. Небольшие глаза искрились добродушием человека, довольного собой и другими.
– Здорово, подлецы, – сказал он весело, вынув чубук изо рта и остановившись на мгновение у порога. Глаза его заискрились еще больше. Он знал, что арестанты знакомы с его манерой, что слово «подлецы» выражает только фамильярное доброжелательство. Действительно, в камере послышались радушные ответные возгласы.
– Здравия желаем, ваше высокородие… – А кой-где вынеслись голоса побойчее: – Здравствуйте, Семен Семенович, ваше высокородие.
За полковником вошел начальник этапа, болезненный, очень высокий и худой офицер с воспаленными и неприятно бегавшими глазами. Он не имел на этот раз причин бояться каких бы то ни было претензий, но все же, когда он видел инспектора и арестантов вместе, ему было не по себе. С ним вошли еще два молодых прапорщика конвойной команды, два-три солдата, и наконец рослый фельдфебель вынырнул из темноты и тотчас же прилип к косяку молодцевато вытянутой фигурой.
– Ну, каково дошли, мерзавцы, а? – спросил опять полковник и затем стал вдруг серьезнее, насупился и вынул изо рта трубку. – Нет ли претензии? Говори, ребята, откровенно.
Полковник спрашивал отрывисто, резким голосом.
Внезапная серьезность, водворившаяся на его лице и во всей фигуре, показывала, что в этом деле он не шутит, и арестанты это знали.
– Слава Богу, – раздавались их голоса, – спасибо, ваше высокородие, – не забываете нас. Не имеем претензии. Идем хорошо, слава Богу…
– Ну, слава Богу лучше всего. – И полковник опять расцвел. – Садись, ребята, садись по местам, – чай простынет. А где тут… у меня?..
Семен Семенович оглянулся по камере, как бы кого-то разыскивая; он на мгновение насупился: взгляд его упал в одном углу на фигуру Залесского. Молодой человек сидел недалеко на низенькой скамейке, сосредоточенно наливал чай из жестяного чайника в деревянную кружку и затем, отпивая медленными глотками, смотрел в другую сторону. Хотя полковник велел арестантам, вставшим при его появлении, – сидеть свободно, но этот, по-видимому, не вставал вовсе, и начальнику это не понравилось. Кроме того, Семен Семенович был в душе демократом, и хотя никого не притеснял, но вместе с тем не допускал никаких незаконных льгот для так называемых привилегированных… «Вольная одежа» молодого человека его смущала, но он знал, что на этот раз ничего не может