убрали не только из Спецкомитета, но и уволили с поста директора. Его сместили со всех постов, забрали институт и отправили в подмосковную ссылку – как бы под домашний арест. Директором планировали назначить А.П. Александрова.
Не желая быть «штрейкбрехером», Александров попытался избавиться от нежелательного назначения на место П.Л. Капицы. Дело было так: по дороге к Берии, куда его вызвали для получения приказа о назначении директором ИФП, А.П. Александров купил водки, побрызгал себя этим «одеколоном» и хлебнул для храбрости… В кабинете он попытался убедить Берию, что его кандидатура неудачная, т. к. он пьет и не может за себя ручаться. На это Л.П. Берия ему сказал, что ИМ все известно, вплоть до его находчивости, как он полил себя водкой и полоскал ею рот… а потом вручил Александрову приказ за подписью Сталина. Институт стал работать на бомбу. Александров переехал из Ленинграда и вселился в коттедж Капицы. Анатолий Петрович был очень доброжелательный человек и сохранил атмосферу, созданную в институте Капицей. После смещения Капицы в институте воцарился генерал-лейтенант Бабкин. Официально он назывался уполномоченным Совета Министров, фактически был наместником Берии. Бабкин не отсиживался в своем кабинете, посещал все собрания, даже встал на партийный учет в институте. В конце декабря 1949 года Капица уклонился от участия в торжественных заседаниях, посвященных 70-летию Сталина, что было воспринято властями как шаг демонстративный. Его выгнали и из МГУ.
Научным руководителем был академик Харитон. Маленького роста, невзрачный, очень худой, внешне Харитон резко контрастировал с делом, за которым стояла огромная разрушительная сила. Из-за непритязательной внешности с ним сплошь и рядом случались забавные истории, когда секретари райкомов и провинциальные вельможи не признавали в нем главного конструктора атомной бомбы. У Харитона даже был свой личный вагон, переделанный из царского. Его просто прицепляли к поезду, и Харитон ехал на нем в Москву. Среди ученых популярным был такой девиз: «Перехаритоним Оппенгеймера!»
Кто мог проговориться о бомбе? Может, тот студент? Как его? Лаврентьев? (Неужели память стала сдавать?) Вряд ли. Он не знал о последних разработках. Может, Сахаров? Нет, тот слишком погружен в свои идеи и чужих не любит. Ему не нужны материальные блага. Он живет ради идеи. Да и на Западе такие условия, как в СССР, никто не создаст. Там все по плану, даром что неплановая экономика, а ведь как рассказывают знающие люди (он в свое время долго проговорил с Зубром, то бишь с генетиком Тимофеевым-Ресовским, который длительное время работал в Германии, да и Капица ему много чего об Англии рассказал, пока они не поссорились), любое заседание в коммерческой фирме или в госструктуре, нацеленной на создание коммерческого продукта, – сразу план, затем отчет – выполнил ли ты предыдущий план и т. д. Да и засекречены они очень. Сам умница Мешик этим занимается. Поэтому в соблюдении секретности можно быть уверенным на сто процентов.
1 марта,