забыть, что носим вельветовые штаны в разгар лета.)
вторник
Говорят, в Сен-Тропе Режина влепила пощечину Эмманюэлю де Бранту[29]. Отличное посвящение в рыцари. Пощечина Режины – это все равно что медаль, диплом, гарантийное свидетельство о чувстве юмора. В конце августа завсегдатаи возвращаются в кафе “Флор”: Кьяра Мастроянни улыбается зеркалу, Рафаэль Энтовен[30] поглаживает подбородок Карлы Бруни, Джереми Айронс тискает жену, Андре Тешине молчит, Каролин Селье смотрит на меня. Я тоже скоро стану знаменитым и надеюсь, что придет мой черед схлопотать от Режины пощечину.
среда
Ужинаю с мамой. Рассказываю ей об острове Ре.
– Представляешь, на пляже вместо “пора полдничать” мамашки кричат: “Ланцелот! Элуа! It’s ням-ням time!”
Смеемся. Потом она затрагивает тему, которой я пытаюсь избежать:
– Ты что, по-прежнему встречаешься с этой Клер?
– Нет. Мы все время ругались. Бросали друг друга. Поговорим о чем-нибудь другом. У нее крыша поехала. Неинтересно. И вообще мне плевать. Между нами все кончено.
– А… ты, значит, так сильно в нее влюблен…
четверг
Пенелопа в Каннах. Она звонит, чтобы сказать, что скучает по мне на разноцветном пляже. Она валяется между двумя жирными телами с золотыми цепочками на шее. Тела едят чичи[31]. Пенелопа объясняет, что в Каннах детей зовут не Жоффруа и Ланцелот, а Шеннон и Мэдисон и что они очень рано начинают пить пиво. (Пенелопа, как и пристало девушке с таким именем, – манекенщица и пьет только колу-лайт.) Я сообщаю ей, что веду дневник. Она советует мне прочесть “Бриджит Джонс”, а я отвечаю, что ей следует проштудировать “Дневник обольстителя”[32]. И обещаю по ее возвращении вступить с ней в ПСБП (половые сношения без предохранения).
пятница
Слоняюсь по опустевшему Парижу. Жена Людо уже вернулась, поэтому он больше не может следовать за мной в мерцающую ночь. Он живет чересчур просто, я – слишком сложно. Как я ни выжимаю свою записную книжку, посылая мейлы во все концы города, как ни опускаюсь до звонков разным мокрощелкам, память о которых сохранил только мой “Нокиа”, ничего не помогает. Брожу один как перст в толпе туристов и с позором приземляюсь наконец в каком-то продезинфицированном пип-шоу на улице Жавель[33], чтобы подрочить в бумажный платочек. Людо еще смеет завидовать моей свободе! Все мои друзья жалуются на жизнь – и холостяки, и женатые. Но в одном пункте мы с Людо сходимся. Я говорю:
– Всякая женщина лучше одиночества.
А он вторит:
– Всякая женщина лучше моей жены.
Во всем виноват Руссо: “Люди счастливы бывают только в преддверии счастья”[34]. Я вычитал эту фразу в “Новой Элоизе”. Обожаю непонятные фразы.
суббота
Принято думать, что с годами черствеешь, но это не так: я влюбляюсь сплошь и рядом, достаточно мимолетного взгляда, хрустального смеха – и сердце запоминает его. Приходится наступать на горло собственной