лестницей со стертыми ступеньками; она с трудом восходила вверх, к третьему этажу, где открывались две высокие стонущие двери.
Комната была под стать всему остальному: душная и темная каморка без вентиляции, если не считать крошечного оконца, в котором не хватало пары стекол. Оно смотрело в высокую обшарпанную стену узкого внутреннего двора.
– Бог ты мой!
– Не нравится – не берите, – невозмутимо произнес Мауро Монагас, нисколько не сомневаясь в исходе дела. – Заплатите за транспорт – и ступайте себе на улицу мокнуть и искать что-то другое, пока не стемнело. – Он зажег сигарету, прижав культей спичечный коробок к телу, и насмешливо улыбнулся. – Но сомневаюсь, что вы найдете что-то лучше за эту цену; будет жаль, если вы проведете свою первую ночь в Каракасе под открытым небом. – Он провел рукой по носу. – Ну же! – нетерпеливо сказал он. – Я не могу тратить на вас весь день. Остаетесь или уходите?
Аурелия Пердомо вновь окинула глазами унылую каморку, внимательно вгляделась поочередно в лица своих детей, отметила про себя крайнюю бледность дочери и покорно склонила голову.
– Мы остаемся, – выдохнула она.
Толстяк протянул свою единственную руку и щелкнул пальцами:
– Деньги!
Аурелия медленно сунула руку в карман платья, вынула несколько купюр, тщательно пересчитала и положила на потную ладонь, которая тут же сжалась в кулак, словно захлопнулась ловушка.
– Неделя! – предупредил толстяк. – Ни дня больше. Уборная – третья дверь, кухня – в глубине коридора. Ваше время – с двенадцати до двенадцати тридцати и с семи тридцати до восьми.
Он повернулся и исчез в узком коридоре, в котором едва помещался, а Пердомо Вглубьморя почувствовали, что они не в силах что-то сказать и даже взглянуть в лицо друг другу, словно всем четверым было стыдно, что им приходится терпеть настолько унизительное обращение и они должны будут провести хотя бы минуту жизни в таком мерзком свинарнике.
Аурелия Пердомо очень медленно закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и глубоко вздохнула.
– Ладно! – проговорила она, не глядя ни на кого из детей. – Мы потеряли все, что у нас было, и оказались здесь, в самом отвратительном месте незнакомого города, в чужой стране, без денег. Думаю, что тот, кто нас наказывает, кто бы это ни был, не сможет придумать, как потопить нас еще глубже. Давайте передохнем, потому что с завтрашнего дня нам надо будет постараться, чтобы положение изменилось.
Каракас просыпался рано. Его обитатели начинали суетиться и приходили в движение задолго до рассвета, и с наступлением утра – где-то с шести часов – улицы, проспекты и автострады превращались в бурлящий поток; автомобилистов, несмотря на ранний час, охватывало нервное возбуждение, словно спешка проникла им в кровь.
Казалось, по мере того как солнце всплывало над горизонтом – дальше, за хребтом, в котором верховодила гора Авила, – усиливался и грохот города. А ведь всего несколько лет назад это был тихий городишко, сохранивший память о колониальной