не давал? – подумал отец Антоний, но, поразмыслив, решил: – Пусть читают! Не схизматик писал, а преподобный Кирилл любомудрствования Аристотеля переписывал. Да и негоже, чтобы монахи в серости пребывали». Вспомнилось, как один из братьев, приставленный учить сироток в приюте, рассказывал, что земля стоит на слоне; слон – на трех китах; киты плавают в море-окияне; небо – это хрустальный свод; звезды – серебряные гвоздики, которыми этот свод прибит, а солнце и луна – окна, через которые Господь за нами смотрит! Не стал он ничего говорить, но велел брата от учительства отставить. Сам не знаешь, нелепости не выдумывай.
«Господь в окно смотрит! – фыркнул игумен. – Как и ума-то хватило? Язычество сие!» Дети повзрослеют, прознают истину – смеяться станут! И так один из дитенышей спросил: «А зачем Господу за нами в окно смотреть, коли он всюду?»
Игумен не сразу услышал, что в дверь кто-то поскребся. Так робко, что даже мальчик-келейник, спавший у входа, не проснулся. Не то кошка, не то послушник[8]. Нет, точно – послушник. Кошка бы смелее скреблась!
– Что? – отрывисто спросил отец Антоний, не любивший многословья.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова послушника Якова, что был нынче за сторожа у Святых ворот.
Яшка очень хотел стать монахом. Отец Антоний, однако, не торопился вводить его в ангельский чин. Старцы соловецкие с этим согласны были. На первый взгляд делает все как нужно, правило соблюдает, уважителен. Вот только чванства в нем на десятерых! Думает, если иночество примет, так выше простых людей будет. Посему – пять лет Яков в послушниках, а конца-края послушанию не видно.
Ряса послушнику не положена, так выпросил Яшка у келаря длинную рубаху, едва не до пят. Ходит в ней, как старец, возрастом да трудами обремененный, а не как по младым летам положено. Шествует стопами, ако… в штаны наклал… С трудниками держится важно, не говорит – речет, а с крестьянами не глаголет, а ровно слова сквозь губу цедит…
Потому чаще других наряжает отец игумен Яшку на послушание в странноприимную избу, полы после трудников мыть, в трапезную людскую, чтобы крестьянам да стрельцам есть-пить подавал, посуду мыл. Или, как сейчас, на ворота, гостей встречать да слова ласковые говорить. А еще – читать Жития святых отцов наших, особенно преподобного Сергия Радонежского, которого святым едва не при жизни считали, а он не чурался и хлеб печь, и келии для монахов рубить, и роды у баб принять. Пять лет в послушниках Яшка. Ништо! Для кого-то и год – срок великий, а кому-то и десяти мало. Понять должен отрок, что мниху следует гордиться своей долей, с радостью все лишения переносить, но не чваниться!
– Отец игумен! – громко сказал Яшка, но, покосившись на спящего у двери келейника, сбавил голос до шепота: – Из Архангельского городка коч пришел, настоятеля спрашивают.
– К келарю ступай, – перебил настоятель, возвращаясь к чтению.
Ну, коч и коч. Не сам по морю пришел, с людьми. Привезли, чай, поморы что-нибудь. Может