между театрами была колоссальной. Я молчу про сто семьдесят маленьких и несерьезных театров в N., хотя и они бились друг с другом за каждого посетителя. Сейчас я говорю про десять основных гигантов, лидирующее место среди которых занимал Белый.
В конце дня всех собрали в центральном холле. Многие из актеров были бледны. Тяжелее всего было нашим двум главным артистам. Тем, ради кого люди идут именно к нам. И вдруг такой спад, причем менее чем за сутки.
Строгий встал в центре, мы же обступили его кругом, однако он тут же сказал, чтобы все расселись по диванам и креслам, которых было предостаточно. Заклацали зажигалки, зачиркали
спички – все схватились за свои сигареты и трубки, и через минуту окружающее нас пространство наполнилось едким табачным дымом.
(Заходится влажным, рыхлым кашлем).
Если говорить коротко, то Строгий сказал, что в одном из театров-пионеров появился молодой сценарист. Чертовски талантливый парень, пишет потрясающие пьесы, две из которых уже дали о себе знать. Строгий также добавил, что даже умудрился на праздниках побывать на нескольких репетициях конкурентов, и был поражен новинками, однако до последнего надеялся, что все обойдется. Не обошлось.
Молодое дарование даже пробовали переманить, но он оказался, что называется, идейным. Хуже всего было то, что этот сценарист поставил цель – бороться с Белым театром. Новых, достойных пьес, по словам Строгого, не предвиделось. Короче говоря, ситуация была аховая.
В тот вечер мы разошлись в молчании. Строгий и еще несколько именитых актеров остались в театре и, судя по всему, просидели до утра, потому что когда я пришел – а было примерно часов семь утра, – они так и сидели возле сцены в главном зале и о чем-то горячо спорили. Исходя из того, что я тогда услышал, я понял, что если так дела пойдут и дальше, то до следующего сезона Белый театр может и не дожить. Вот так все было шатко. Конкуренты на поле боя искусств дышали друг другу в затылки, а порой и стреляли своими премьерами наповал.
Я, конечно же, сходил на обе эти постановки. Две замечательные, живые истории о любви, по праву заслуживавшие всех мыслимых и немыслимых лавров. Но легче от этого, сами понимаете, не стало.
Позже я узнал, что Строгий и сам был отчасти виноват в случившемся. Из-за своего крайне непростого характера он переругался с десятками сценаристов, которые, естественно, уходили в другие театры, а за Строгим все глубже закреплялась репутация скандалиста и даже истерика. В общем, как вы понимаете, никто не хотел иметь с нами дела, и из-за этого у нас и не было премьер. Точнее, была одна, но от грядущего краха нас это не особо спасало.
Шли недели. На столь большой театр посетителей становилось все меньше. К началу весны закрыли четвертый зал. К концу весны – третий. Жалование становилось все более скудным. Затем начал увольняться технический персонал. За ним – некоторые артисты. Мы медленно и верно шли ко дну.
Масла в огонь подливали газеты, ехидно описывавшие процесс “разложения