жизнь моя, моя единственная хрупкая жизнь, однажды возникшая по прихоти неведомой силы, соединившей отца и мать, жизнь моя ещё будет длиться какой-то предназначенный срок. Надо лишь помнить, что каждый миг неповторим и наполнен смыслом.
Ничем – ни усталостью, ни хандрой, ни хворью нельзя оправдать бездействия, ничем решительно, это и есть истина на все времена.
Но, повторяя в который раз привычную мантру, я сознавал, что старый страх никуда не делся.
7
Меж тем, отлично помню ту радость, которую ощутил я в юности, когда впервые прочёл у Дидро, что в жизни выигрывает тот, кому удаётся надёжно спрятаться.
Я восхитился, я оценил совет мудреца, но что из того? Я не сумел его совместить с моей убеждённостью в первостепенности вечного двигателя. Эта машинка должна неустанно во мне работать и ни на день не давать потачки.
И вышло так, что моё домоседство и в малой мере меня не избавило от нездорового интереса властей предержащих и их альгвазилов.
К исходу дней своих сознаёшь, что всё понимал и всё предвидел, ты подчиняешься лишь бесёнку, который некогда завладел твоею душой, твоею волей и усадил за письменный стол.
И вечный твой страх один и тот же, что ты боишься лишь одного: нет, не успею, дней не хватит. Не дотружусь и не допишу.
И детская вера, что смерть – это то, что приключается лишь с другими, – однажды уйдёт, ты такой же, как все, и так же, как все, пропадёшь, исчезнешь, смешаешься с глиной или с дымком.
8
Казалось бы, человек, который хотел бы прожить в соответствии с опытом галльского энциклопедиста, не должен томиться смутным желанием, чтобы его омертвелые кости перемывали гробокопатели, а вот поди ж ты, – нам, чудакам, забвение страшнее могилы.
Как уживается эта суетная и унизительная боязнь с гордой потребностью в независимости – трудно понять, и тут мы вовремя вспоминаем, как многогранна наша натура, как дьявольски сложен наш внутренний мир. И волки сыты и овцы целы.
Но в юности, когда мы болезненно и обнажённо самолюбивы, мы одержимы одним-единственным неколебимым императивом: чего бы ни стоило, будем пить только из собственного стаканчика. Всё что угодно, но не зависеть от общих правил и общих мест.
И сколько было поломано рёбер, сворочено шей, разбито сердец во имя нашей бесценной самости!
Кто эти доблестные одры с остекленелыми глазами?
Это достойные ветераны, они отстояли своё одиночество.
– Доброе утро. Как дела?
Дела неплохи. Да что в них толку, когда уходит способность радоваться.
Но не хочу говорить о себе. Мне легче говорить о Безродове.
За долгие годы мы братски сблизились, и знаю его я едва ли не лучше, нежели себя самого.
9
Однажды я спросил его попросту: как может идея независимости, и прежде всего свобода духа, сосуществовать с этой властной жгучей потребностью сохраниться в дырявой памяти поколений, которые придут нам на смену? Потомство и без нас разберётся,