этой части требовал взаимности от гардеробных, буфетов, кинотеатров, врачей, парикмахерских, ведомств и окружающих. Не обнаружив взаимной точности, он тут же принимался кропотливо заполнять жалобные книги, журналы отзывов и предложений, вносить инициативу в работу студенческого профкома, а также извещать иные административные лица.
Пока однокурсники бегали на свидания, зависали в компьютерных играх, употребляли и заболевали, Баканов познавал процедуры и регламенты.
К тому же он ценил свою подпись. Осенял ею акты, извещения, квитанции, заявления.
Бесконечной корректировке – фактической, логической, грамматической – подвергались чужие суждения. Великий дотошник! Кассирам, округлявшим сдачу до рубля, вменялось если не стяжательство, то беспечность. Когда Баканову не отвечали на “довэ иль баньо?”, заданное с порога траттории, он громогласно ставил под сомнение аутентичность кухни и ретировался. Если в Сбербанке случалась операторская ошибка или происходил сбой системы, то Баканов доводил зелёных сотрудниц до слёз. Сколько жаростойких сервисов было закалено пламенем его неутомимой натуры! А как его конфузили края проездных квитков, оторванных небрежной рукой контролёра!..
Испытывалось всё. И либо удерживало форму, либо деформировалось в тисках Баканова, ровно отмеривающих соответствие номинального – фактическому. Договора он знал назубок, а знанием мог охомутать любого.
У многих перехватывало дыхание от одного лишь взгляда на неизменно застёгнутую пуговицу накрахмаленного воротника сорочки.
– Да что ты за человек! Ясно сказала женщина: нет твоей посылки…
– Проверьте, пожалуйста.
– Так-с… а почему извещение не подписано?
– Я подписываю извещение тогда, когда получаю отправление и убеждаюсь в его сохранности.
– Давайте без принципов. Расписывайтесь.
– Встал колом, ненормальный!
– Чувак, я надеюсь, твоя посылка того стоит. У меня есть шутка про “Почту России”. Но до тебя не дойдёт.
– Посылка здесь, почему-то лежала отдельно на прилавке… Так-с, Вер, а почему эта на прилавке?
– Я подписываю извещение тогда…
– Молодой человек!
– Давайте дальше, а?! До закрытия пятнадцать минут, я стою уже час, ну в самом деле!..
Баканов правил.
Его голос вызывал зудение слизистых и мышечные спазмы. Его редеющая с макушки соломенная шевелюра казалась не производной от несовершенной человеческой природы, а тонзурой, данной свыше. Баканова узнавали по дёрганью щеки, что одинаково распространялось и на остывшее фрикасе в университетской столовой, и на любого, кто заявил бы, что грех есть моральный выбор, а не болезнь духа.
Он вчитывался в договоры оферт и пользовательские соглашения.
Принимал все входящие, выслушивал, уточнял, поддерживал беседу даже с продавцами минеральных удобрений для суккулентов и по предложениям микрокредитов. Он заполнял никому не нужные анкеты. Строчил исчерпывающие отзывы там, где пустота считалась нормой, и тьма была