хотела видовую квартиру на Неву. Шутила: если взять спиннинг для дальнего заброса, да раскрыть окошко, да размахнуться, как колуном, то можно прям с девятого этажа в воду попасть, хэй-хо! Слава хотел видовую квартиру на поля. Шутил: если взять пращу да поместить в ложе льняной мешок ростков, легонько ему горловину перетянуть, раскрутить пращу и пульнуть, то ростки прям в те поля полетят и в тракторную борозду упадут.
Так что будем: ловить или сеять?
И они сыграли на цу-е-фа. Самые важные вопросы в семье решались на цу-е-фа. Ну и пожалуйста: квартира повернулась к полям. Там корнеплоды выращивают. Там, сильно дальше, где зарево в небе от огней теплиц: это “Выборгский агрохолдинг” выпукивает пластиковые огурцы и пластиковые помидоры; а вот ещё ближе – неровное неухоженное ничейное поле ржи.
Вид на поля есть. Играть в цу-е-фа не с кем.
Слава трёт глаза так, что уже больно, левый глаз трёт торцом ладони, правый – фильтром сиги, и тогда жена в красном платье отклеивается от сетчатки и выходит за стеклопакет; взгляд его опускается ниже, ниже, ну и она, соответственно, смещается по воздуху ниже, ниже, идёт по тому полю. Открыточное золотистое поле бывает только на фотообоях и в фильме “Гладиатор”, где мужик, умирая, ратной ручищей ведёт по колоскам эдак многозначительно… На ниве ветерок, свет журчит, музыка в душу, в раю своя ждёт с дитём, да ещё гривастая такая, злачная… мужик-то заслужил. А в Ленобласти ночное поле – просто мгла. И шепчет. Камерой не снимешь.
Слава трясёт головой.
Мила, уйди, уйди-и-и-уи, – мычит сквозь зубы на заевший мотив, – жди меня наверху, джаст ю энд ми.
Зубная эмаль крошится, впивается в язык. Жена машет снаружи, вроде бы так далеко и темно, а поди ж ты, кровиночка, как на ладони, и красное на ней горит. Жена говорит: не-а, спускайся, Славян, не уйду, надо поработать.
Слава кивает, докуривает, надевает ветровку на рубашку, в которой спит и не спит, натягивает брюки-карго, которые жена подарила на днюху, а он жаловался, что жопа в них ещё толще, а она ластилась: зато ты в них, как в галифе, мой казак, высеки меня своей нагайкой, и подавала самшитовый прут из вазы, перегибаясь через его колено, а он такой: ох, блядь, ну ты даёшь, Мила; а она юбку по ягодицам вверх и такая: я серьёзно, без насечек взорвусь, как та опара, намять так намял меня, а теперь секи; а он опять, но уже в кайф: ох, блядь.
Молодая русская семья. Чего только не вытворяли. Шутки из раздела “ты – моя булочка, я – твой пекарь” ещё в кулинарке исчерпали. А нынче все шутки закончились.
Слава входит в лифт, как в пустой холодильник.
Слава спускается.
Девятый: Мила едет с дачи маман на своём скутере, красный котик “судзуки”, котик любит высокий октан, надо на заправку; дождик бесит.
Восьмой: жена сворачивает с грунтовки на трассу, за спиной рюкзак с вареньем маман, рюкзак ещё тёплый от хлеба: Слава для тёщи сам пёк, себе не пёк, жене не пёк, а тёщу хотел радовать, та ведь жаловалась, что по советскому ГОСТу уже не делают. Слава делал. Не надо жаловаться.
Седьмой: