Отец Замы Аболи сравнивал братьев с быком и газелью.
– Послушай, брат! – усмехнулся Мансур, прерывая свой рассказ, чтобы подразнить Джима. – Мы с Замой уже завалили лодку рыбой до самых поручней, а ты еще и не начал. Поймай рыбу!
– Я всегда качество ставил выше количества, – снисходительно ответил Джим.
– Ну, поскольку тебе все равно нечего делать, расскажи нам о своем путешествии в земли готтентотов. – Мансур бросил в лодку еще одну извивающуюся блестящую рыбу.
Простое честное лицо Джима вспыхнуло от радости, едва он вспомнил об этом путешествии. Он инстинктивно устремил свой взгляд за залив, на неровные горы, которые утреннее солнце окрасило золотом.
– Мы шли тридцать восемь дней, – похвастал он, – к северу, за горы, через большую пустыню, далеко за границы колонии, которые губернатор и совет ВОК в Амстердаме запретили пересекать. Мы шли по землям, где до нас никогда не бывал белый человек.
В его истории не было поэтических красот, как у его брата, но его энтузиазм оказался заразителен. Мансур и Зама смеялись вместе с ним, когда он описывал варварские племена, встреченные в пути, и бесконечные стада дичи на равнинах. Иногда Джим обращался к Заме:
– Я ведь говорю правду, Зама? Ты был там со мной. Скажи Мансуру, что это правда.
Зама с серьезным видом кивал:
– Это правда. Клянусь могилой своего отца. Каждое слово правда.
– Когда-нибудь я туда вернусь. – Джим давал это обещание скорее себе, чем остальным. – Вернусь и пересеку голубой горизонт на самом краю земли.
– И я буду с тобой, Сомойя! – Зама посмотрел на него с любовью и доверием.
Он помнил напутствие отца перед смертью. Тогда он лежал на своем ночном кароссе, согбенный под бременем прожитых лет, словно состарившийся великан, который до того, казалось, поддерживал само небо. «Джим Кортни – подлинный сын своего отца, – прошептал Аболи. – Держись его, как я держался Тома. Ты никогда не пожалеешь об этом, сын мой».
– Я буду с тобой, – повторил Зама, и Джим подмигнул ему.
– Конечно, будешь, мошенник. Больше никто тебя не получит. – И он так сильно хлопнул Заму по спине, что едва не сбросил с банки.
Джим сказал бы еще что-то, но в этот момент леска под его босой ногой дернулась, и он торжествующе закричал:
– Джули постучала в дверь! Входи, Большая Джули!
Он бросил весло и схватил леску обеими руками, готовый стравить за борт цепь. Остальные без приказа оставили снасти и принялись вытаскивать свои лески. Они знали, как важно предоставить Джиму свободное водное пространство для работы с крупной рыбой.
– Иди, моя красавица, – шептал Джим рыбе, осторожно держа леску между большим и указательным пальцами. Он ничего не чувствовал, только мягкое давление течения. – Иди, дорогая. Папа тебя любит, – умолял он.
И тут он заметил, что что-то изменилось. В ощущениях появилось нечто новое, едва заметное. Его нервы были натянуты словно струны.
– Она