нерусску, та плачет:
увезут далеко её, значит,
а там жизнь, говорят, нелегка —
у царя больна голова!
Да и на небе не легче,
ведь господу мозги калечат
стада карасей-ивасей,
и нет никого их мудрей!
Емеля еси на небеси
Было дело,
лежал на печи Емеля,
а что делать теперя
он не знал.
Ходил, в кулак собирал
свои прошлогодние мысли:
«В доме чисто,
хата побелена
не чужая – Емелина!»
И на селе дивились:
«На Емелю б мы матерились,
да не за что, вроде.
Был Емеля уродом,
а теперячи Емельян!»
«Глянь, мож во дворе бурьян?»
Мы во двор к Емеле заглядывали,
бурьян да репей выглядывали,
но ни крапивы, ни чертополоха,
лишь капуста да репа с горохом!
Но что же это такое?
«Дело есть непростое
у меня до тебя, Емельян,
сооруди-ка мне эроплан!» —
царь-батька пристал к детине
и план той махины вынул.
Долго тёр ус Емеля
и промолвил: «Дай токо время
да наёмных работников кучу
и самый быстрый получишь
ты, царь-батюшка, аэроплан!»
«Хороший у тебя план!»
Но Емеля, он не дурак,
чтобы думу думать за так,
поэтому речь зашла о целковых.
«Ну ты кумекать здоровый! —
лоб почесал царь-батька. —
А не легче тебя сослать-ка?»
И выслал Емелю в сибирь:
«Эх, после поговорим!»
А в сибири народец дружный:
топориком самых ненужных
и закопать ближе к речке,
чтоб полакать сердечней.
Вот в тако душевно село
Емелю на печке несло.
А там его уже ждали:
строганину строгали
да колья вбивали в землю,
чтоб ссыльный не бегал
далече отсюда,
царь кумекал покуда.
Встретили с плясками, хороводами,
заговорами и обводами
по осиновому кругу:
«Да кто ж его знает, паскуду?»
Емеля ж не удивлялся,
лежал на печи, ухмылялся
и знал ведь, собака,
что хошь не хошь, будет драка!
А как ему карму почистили,
так за стол посадили и выпили,
а затем закусили слегка:
вкусна свиная кишка
набитая кровушкой!
Повёл Емельянушка бровушкой
стукнул в грудь кулаком
и повёл разговоры о том,
как он был повелителем щуки,
а селяне – его, то бишь, слуги.
Не понравилось это сибирякам,
хвастуна напоили в хлам
и с суровыми кулаками:
«Теперь дни коротать будешь с нами!»
Дальше всё пошло по накатанному:
больше всех доставалось невиноватому.
А Емеля устроился писарем:
сидел и описывал
свою жизнь приключений