не научило, вот и все, если ты так говоришь! А по-моему, надо пойти сейчас в гостиницу прямо к товарищу Черемышу и все ему рассказать, как есть. Я почему-то уверена, что он не рассердится.
– Ну, а дальше что будет?
– Там уж видно, что будет, – сказала Аня. – Или лучше вот что, погоди. Давай сперва я пойду, подготовлю, а потом уже ты пойдешь тоже, ну и все объяснишь в подробности.
– Сама ему все расскажешь?! – изумился Гешка, с уважением вглядываясь в решительное лицо девочки.
– Вот так сама пойду и скажу. А чего?! Он меня знает. Я его видела и даже приветствовала на вокзале. Он такой веселый, он поймет. А ты меня подожди здесь, я быстренько…
Свои и посторонние
– Да, пожалуйста, войдите! – сказал Климентий Черемыш, услышав осторожный стук в дверь. – Милости прошу.
Климентий Черемыш уже привык к тому, что его никогда не оставляют в покое. Стоило ему лишь в Ленинграде, Воронеже, Одессе, Тбилиси, Владивостоке, Минске, Архангельске внести свой чемодан в номер гостиницы, как сейчас же начинал звонить телефон, раздавались разные тонкие и толстые стуки в дверь. Незнакомые люди, почтительно робея, звонили, входили, приглашали к себе на завод, в школу, в институт, в учреждение, просили автографов, советов, читали стихи, расспрашивали и восторгались. Климентий привык к этой шумихе и относился к ней с добродушной иронией и с терпеливой мягкостью, уделяя время каждому.
– Милости прошу, – повторил летчик, но никто не вошел. – Там отперто! – крикнул Климентий.
У дверей поцарапались, но опять никто не явился. Посетитель, видимо, не мог справиться с ручкой двери. Черемыш встал с дивана и пошел открывать. За дверью оказалась пионерка в меховой шапочке, из-под которой, словно наушники, с обоих боков вылезали свернутые кольцом косы.
– Пожалуйста, пожалуйста! – приветствовал ее Черемыш. – Где это я вас видел? А, вспомнил, вспомнил! Это вы меня на вокзале приветствовали? Как же, как же, старые знакомые! Здорово говорили! Ну, присаживайтесь. Что скажете?
Затрезвонил телефон на столе.
– Да, – сказал в трубку летчик, – я Черемыш. Ну, приходите. Только поскорее, а то мне скоро ехать на заседание горсовета, выступать.
И он взглянул на часы-браслет, надетые, как у всех летчиков, на внутренней стороне руки, под запястьем (чтоб можно было видеть часы, не снимая руки со штурвала управления).
А у Ани тем временем исчезла вся ее храбрость.
Удивительное дело: еще пять минут назад все казалось таким легким. Прийти сказать: «Товарищ Черемыш, у нас в школе один мальчик играл в то, что вы его брат. А он вовсе не брат. Вот он теперь мучается и боится вам сказать…»
Но теперь, когда Аня осталась с глазу на глаз с этим знакомым всей стране человеком, который, поблескивая орденами, мягко ступал по ковру высокими белыми бурками, отвернутыми у колен, – теперь она вдруг растеряла все слова. Ну как тут сказать? А вдруг он рассердится и скажет: «Что вы мне всякими глупостями голову морочите! Я приехал