В сознании возникали неожиданные ассоциации, перетекающие одна в другую, рождались странные образы, не имевшие ничего общего со здравым смыслом. В такие минуты он был уверен, что истина находится где-то за пределами физического мира, что ответы на самые важные вопросы обременены миллионами световых лет пути, а человеческий век настолько короток и примитивен, что задумываться о его смысле просто глупо.
Если бы кто-то сейчас мог видеть человека, стоящего с истлевшей до самого фильтра сигаретой на балконе шестнадцатого этажа, то подозрение о душевном расстройстве последнего было бы оправданно: вид замершего в немом восторге Вадима не оставлял никаких сомнений в странности происходящего. В течение уже десяти минут Оксана пыталась докричаться до мужа из-за запертой стеклянной двери и теперь, вконец отчаявшись, сидела на краю тахты и со страхом смотрела на балкон – с таким она сталкивалась впервые.
Ковалев видел перед собой всплывшее в памяти изображение планет Солнечной системы из школьного учебника по астрономии, лежавшего на письменном столе старшей сестры в далеком детстве. Иллюстрация с расположенными в один ряд цветными шарами разного диаметра, а также пояснения сестры относительно происхождения планет – оставили в сознании ребенка живой след: Вадим стал с особым уважением относиться ко всему, что было связано с астрономией. Тогдашний ученик третьего класса Вадик Ковалев с трудом понимал, как можно было изобразить планеты на бумаге, не видя их перед собой. Ему представлялось чудовищных размеров существо, рисующее картинку для учебника, с натуры. Уже тогда Вадим был уверен, что пространство бесконечно, а в бесконечности возможно всё. Абсолютно всё – даже то, чего вовсе не бывает.
Сейчас, из девяти изображенных в том самом учебнике планет, память почему-то явила своему обладателю лишь пять протянувшихся в одну линию, небесных тел. Именно пять. Стало неприятно: он не любил это число.
Подобно тому, как порыв ветра уносит дым, разгоняя завесу на горящем поле – яркий свет из номера проник на балкон и наполнил его особой живительной субстанцией. Ковалев мог бы поклясться, что до этого воздух на балконе был абсолютно темен и непрозрачен. Конечно, его супруга могла бы утверждать обратное, но спрашивать её об этом он не собирался. Вадим обернулся и увидел заплаканную Оксану. Открыв дверь, он вошел в комнату:
– Ксюш, ты чего?
– Вадик, милый, что с тобой?
– Ничего. Я курил на балконе. Ты чего плачешь-то, Ксюша?
– Да ты почти час там стоял и меня не слышал. Я уже не стала дверь разбивать, потому что вижу – живой. Что с тобой было-то, а?
Единственным, пожалуй, что мог вспомнить Ковалев, было ощущение какой-то очень близкой неотвратимости: может быть, болезни, может – чего-то другого. И теперь ему казалось, что где-то совсем рядом вот-вот сложится ситуация, исход которой будет зависеть только от него, что ему предстоит реализовать нечто очень важное и, возможно, именно сегодня.