десять минут после начала второй бомбежки (во всяком случае, электричество еще давало свет) дежурный, повинуясь какому-то сигналу из тамбура, отпер дверь и впустил истерзанную, полуголую и покрытую копотью женщину. К груди она прижимала такого же полуголого младенца. Женщина села и дала ребенку грудь. Не было слышно их дыхания. Все как будто впали в прерываемый нечастым курением полусон. Вялые дремотные мысли были сосредоточены только на одном: пусть прекратились бы этот грохот и вибрация. Женщина не шевелилась. Она только накрыла грязной простыней голову, другим краем укутала ребенка. При свете свечки в подвале очертился знакомый по репродукциям живописный силуэт. И когда стало тихо и дежурные сообщили, что все окончилось и что желающие могут возвращаться, мать с ребенком все так же не шевелились. Они превратились в абрис, теневую картину без рамы, отпечаток на стене. Сима наклонился, выровнял у ног мадонны накренившуюся полупустую корзинку и вышел на утренний воздух.
Как мог выглядеть Дрезден сверху? Сима в реальности увидел его в первые дни мая. А четырнадцатого февраля – ну как это могло смотреться? Глаза закрываем. Под веками проступает пересвеченный и пересохший, все время рвущийся фильм.
Утро было хмурым и прохладным. Над городом угрюмо нависали грязно-серые тучи. С земли к этим низким тяжелым облакам, клубясь и мешаясь с ними, тянулись завесы дыма, и было непонятно – то ли облачная, то ли дымная пелена затянула небо. При тусклом свете огонь уже не выглядел грозным, как ночью. Бомбовый ковер это называется. Bombenteppich. Поначалу отдельные, а потом и сплошные кострища дымящихся руин.
Люди шли с полубезумными глазами, все поодиночке. Шли только из города. Кое у кого были узелки, но большинство с пустыми руками. Объединяло их одно: у каждого свисал на груди, почти у самого подбородка, скинутый за ненадобностью марлевый респиратор. Пришельцам из погибших кварталов тот воздух, который был на окраине, казался чистым.
Неожиданно в поле зрения попали две голые женщины. Молодые, красивые, прекрасно сложенные, чуть подогнув ноги, они лежали на асфальте в затылок друг другу и, казалось, спали. На ноге одной из женщин были видны обрывки вискозного чулка и дорогая модная туфля с полуоторванным высоким каблуком. Заметных ранений не было. Даже прически, казалось, сохраняли свежесть. Тем не менее обе женщины (сестры, подруги?) были мертвы. Смерть застала их посреди улицы, прямо на трамвайных путях, и теперь они лежали спокойные, равнодушные к своей наготе и к всему окружающему. Эта яркая нагота воспринималась как нереальная. Но не было ничего удивительного. Их убило мощной взрывной волной, которая сорвала с них одежду.
У пережившего это утро и выжившего так билось сердце, что не удавалось замедлить стук. Тогда он подошел и прикурил от покосившегося, обгоревшего с одной стороны и еще тлевшего телеграфного столба. Идиотская бравада, театр. В кармане лежала безотказная, хорошо заправленная бензином зажигалка. Воистину в минуты перетрясок инфантильность