шел, вытянув шею, то высматривал ступеньку, то вперивался в Бэра. Бармор владел польским, знал и русский, но Бэр пустил в ход свой лингфильдский английский! Дипломат был ошеломлен. Поднял брови, пожевал губами, спросил о Бэре. Отвечать было трудно и неприятно. Далее – об обстоятельствах находки. Ну, на это Бэр сумел ответить непринужденнее. Доложился о добыче бумаги, приписав себе такую плановость мышления, на которую совершенно не был тогда способен. Мокрой рукой Бэр вытащил из-за пазухи брошюру. Дипломат протянул черепашью шею еще горизонтальнее. Кадык его ожил и заездил поршнеобразно, вперед и обратно, вперед и обратно. Бармор открыл брошюру в одном месте, в другом, в пятом. Перестал говорить и, слава небесам, расспрашивать Бэра и, не извиняясь, покинул помещение, заперев дверь снаружи на полтора ключа.
Он проотсутствовал часа, пожалуй, два. Как потом стало ясно, израильтяне, ошеломленные, осознав значительность документа, ни о чем уже не спрашивая, перефотографировали текст.
Бэр к четырем успел обратно. Крыстина дожидалась нервно, трижды полила фикус. Вода стекала на ковер. Тетрадка вернулась в сейф. Состоялся намеченный поход с Крысей в кавярню.
Бэра-мальчишку распирала гордость и преданность идеальному отечеству далеких предков. А юный, перший уже тогда из мальчишки профессионал был очарован красотой операции. Он впервые увидел выражение лица людей, когда они разворачивают и влипают глазами в бумагу, за которую готовы благодарить, кланяться, оказывать услуги и платить. Которая для них, и именно для них, составляет ценность, не передаваемую словами.
В вознаграждение Бэр попросил въездную визу в Израиль. Откинутый в Польшу рикошетом после подаренного судьбой британского отрочества, единственный уцелевший еврей из расстрелянного местечка, имевший уже отказ в палестинской визе, Бэр знал, что это его шанс все-таки попасть на мифическую родину предков, куда он и стремился, и в то же время опасался ее.
Но главным потрясением был не пропуск в Израиль. Еще острее было чувство полета при переговорах с дипломатом. Бэр ощутил, как можно усилием убеждения заставить фразу взмыть со страниц замызганной брошюры с грифом «Не для печати», воспарить и осесть стаей горделивых букв на первых полосах мировых газет.
Он узнал лишь позднее, что в тот вечер Бармор вылетел в Вену и лично передал снимки начальнику израильской контрразведки Амосу Манору.
Еще через день текст лежал на столе Бен-Гуриона. Тот прочел и сказал: «Если это правда, через тридцать лет Советского Союза не будет».
Доклад передали охотившимся за ним американцам с условием, что они не скажут, что получили этот документ от израильтян. Слишком все висело на волоске. Слишком напоминало фальшивку. Каким образом Бэр сумел убедить первых собеседников, в особенности Бармора, что бумаги подлинные? До сих пор непостижимо, как поверили восемнадцатилетнему. По одному этому можно представить, какое доверие Бэр научился вызывать потом, став профессионалом,