в непогоду на ночёвку, значит, он уже давно вернулся в город другим путём.
Ефрем посветил тусклым брелоком-фонариком по углам сторожки. Комната маленького зимовья была грязной и захламленной, с кучей мусора на полу. На двух самодельных нарах у стен лежали замусоленные лохмотья, которые, видимо, когда-то были матрасами. Между двумя нарами под окном стоял небольшой обеденный столик с тумбочкой. На столике блестели высохшие и давно немытые алюминиевые миски, эмалированные кружки, лежало пару вилок. У входа прибита вешалка с забытым кем-то давно армейским брезентовым дождевиком и черной кепкой. Под вешалкой валялось несколько обломанных сухих сучьев и стояло железное ведро, полное чёрных перьев общипанного тетерева с засохшими каплями крови. С другой стороны от входа была пузатая чугунная буржуйка с поднимающейся к потолку трубой. На буржуйке стоял чайник и керосиновая лампа, которую Ефрем зажёг и повесил посреди комнаты на прибитый к потолку крючок. Комнату осветило тусклым тёплым светом. Ефрем устало скинул с плеч свой рюкзак и опустился на нару. Аким начал копаться в тумбочке, достал жёлтую пачку рассыпного чая, банку со слежавшимся в камень сахаром, пакетик с лавровым листом, закопчённую кастрюльку, железную банку из-под кофе, на четверть заполненную перловой крупой.
– Тоже мне, туристы… – с тоскою вздохнул Аким. – В тайгу поехали, даже воды бутылку не взяли! У тебя там в рюкзаке есть что-то съестное?
– Ничего нет.
– Как нет?! Что же мы есть будем?
– Ничего не будем, – ответил Ефрем. – За двое суток, поди, с голоду не умрём. Если жрать так сильно охота – свари себе перловки в кастрюле.
После этих слов Ефрем взял чайник, с порога плотно набил его свежевыпавшим снегом и поставил на печку:
– Чайку на ночь попьём и спать. Надо сил набраться, завтра ещё назад идти весь день. Пособирай здесь щепки с мусором, растопи печь, а я пошёл на улицу, дров на ночь нарублю.
На улице разыгралась серьёзная метель, будто и не было совсем никакой весны. Сильный ветер надувал за шиворот колючий снег, кружил белую позёмку и напористо гудел. Ефрем первым делом решил обойти округу и посмотреть, в каком месте здесь можно выкинуть банки. Он снова достал свой маленький фонарик, сориентировался и вышел к реке, лёд которой сейчас был заметён белым полотном. Уже через пару недель, когда вода талого снега заполонит эти леса и долины, бурные речные потоки смоют оставленные на льду банки и навеки сотрут всякую память о них.
Ободрённый своими мыслями, Ефрем довольно улыбнулся и пошёл обратно к сторожке, из печной трубы которой уже метался во все стороны серый дым разожженного огня. Ефрем откопал присыпанный снегом колун и стал рубить прихваченные ледяной коркой поленья. Нарубив несколько пеньков, он взял в руки большую охапку, открыл дверь в сторожку и застыл на пороге.
Прогревшаяся от тепла лампа на потолке теперь давала больше света. Свет от огня из раскрытой дверцы растопленной буржуйки квадратом падал на пол, где в беспорядке валялся