они там просто занимаются обычным делом? – Ной звучит далеко не уверенно.
– Ты имеешь в виду легкие пытки с промыванием мозгов?
– Да, это. – Он пожимает плечами.
– Я так не думаю.
Он не хуже меня знает, что то, что происходит в доме приходского священника, делает Монастырь похожим на Диснейленд.
– Ты думаешь, он собирается… – Он громко сглатывает.
– Требовать ее? – Я хочу сказать, что он не стал бы этого делать, потому что, возможно, он все еще сможет использовать ее. Может, ее не отправят в часовню или собор. Она все еще имеет ценность, пока ее тело не слишком сломано. Я грустно усмехаюсь. Ее тело нельзя сломать – это убьет ее ценность. Но ее разум должен быть полностью разрушен, а затем восстановлен на клее лжи моего отца.
Ной пожимает плечами.
– Он заявил только об одной. Может, на этот раз он будет осторожнее.
– И не выебет их перед тем, как отправить на работу? – Я похлопываю по карманам куртки в поисках пачки сигарет, которые не курил около пяти лет. – Он ничего не может с собой поделать. Он ни в коем случае не отпустит ее, не сняв с не пробу.
– Но, может быть, еще нет. Она все еще могла быть…
– Шшш. – Я хватаю его за руку.
Мой отец выходит из дома приходского священника и садится в ожидающий его внедорожник. Когда он трогается, крик Далилы пронзает ночь.
Что-то происходит внутри меня. Как будто я чувствую ее агонию глубоко в животе. Я не осознаю, что бегу, пока Ной не хватает меня сзади, бросив меня на сосновые иглы и укрыв нас от фар проезжающего внедорожника.
– Черт возьми, что ты делаешь? – Он скатывается со меня и садится. – Ты хочешь, чтобы тебя поймали?
Она снова кричит, и моя кровь стынет в жилах, подталкивая меня к ней.
– Я хочу, чтобы она вышла оттуда! – Я поднимаюсь на ноги, когда ее крики стихает.
– Нет. – Он встает и хватает меня за руку. – Ты не можешь. Если ты хоть попробуешь, и папа узнает…
– Мама. – Я уже знаю, что она заплатит за любые мои ошибки. В очередной раз. Любовь к ней живет в искореженной шкатулке моего сердца, и моя голова напоминает мне, что Ной прав. Если я снова наделаю глупостей, наша мать может заплатить еще более высокую цену, чем обугленная плоть.
– Давай. – Ной отпускает меня, возможно, уверенный, что я не двинусь с места. – Эта Дева того стоит?
Да. Это слово мелькает в моей голове, как молния, но я не смею произнести его вслух. Сказать «да» – это признать слабость.
– Она моя.
– Она принадлежит Пророку. – Его голос мягкок, но колючка все равно попадает в цель.
Он прав. Какую бы связь я ни чувствовал с Далилой, она в конечном итоге будет разорвана – либо моими действиями, либо действиями моего отца. Это знание ни черта не меняет.
– Давай. Давай выбираться отсюда. – Он слегка бьет меня по плечу и кивает подбородком в сторону дома.
Я неохотно поворачиваюсь и следую за ним, хотя оставляю слишком много осколков себя вместе с Далилой. Мы оба страдаем в нашей собственной темной бездне.