Мне жить хочется по-человечески. У коммунистов ваших все слова красивые, но пока остаются одни слова. А вот Гитлер – он нам, рабочим, обещает дать каждому по вилле. А позже и по машине. Я – рабочий, и меня это устраивает, поэтому я за Гитлера. Но одно я вам скажу: ежели не сдержит Гитлер своих обещаний, то я с завтрашнего же дня коммунист!” Помню, как он тряс в воздухе кулаком.
Что еще запомнилось мне из этой поездки? Веселая осенняя ярмарка, куда мы специально ходили послушать некоего Spitzen-Fritz (продавца кружев). У его лотка всегда собиралась толпа. Продавая кружева, торгуясь и отмеряя их, он громко сыпал шутками и прибаутками, импровизировал рифмованные куплеты, смеялся и над покупательницами, и над толпой. “Сюда, сюда, у кого уже есть, у кого еще нет, кому не хватает! Да нет, не ума – я про кружева. Ну что ты так мало берешь, ты вон какая толстая, тебя муж не обхватит, тебе три метра надо, чтобы пустить кружавчики вокруг талии. Что? Не носят вокруг талии? Ну, штанишки снизу обошьешь. Тоже не хочешь? Штанишек не носишь, что ли?” И дальше без конца в том же духе. Женщины помирали со смеху.
Еще был детский осенний праздник: ребятишки вечером ходили группами по улицам с разноцветными фонариками в руках и пели: Laterne, Laterne, Laterne – die Sonne, der Mond und die Sterne[22]… Мне тоже купили фонарик и разрешили пройти по одной улочке с детишками.
Нашла я у бабушки и чтиво: на полке над ее письменным столом я обнаружила две старые книжки – “52 воскресенья”, дневник девушки лет двенадцати, и “Флекхен” – о девочке и ее собачке. Книжки были с цветными картинками, от страниц пахло клеем и немного плесенью. Я перечитала и ту и другую по два раза.
Помню еще, как ездили в Росток к тете Анни, как сидели втроем в сумерках в крошечной ее комнатушке и пели каноном:
I. Oh, wie wohl ist mir am Abend, mir am Abend[23] (до, pe, ми, до [фа, соль, соль, ми, ре – 2 р.])
II. Wenn zur Ruh die Glocken läuten, Glocken läuten[24] (до, ми, соль, до [ля, соль, соль, ми, ре – 2 р.])
III. Вimm-hamm-humm (3 р.) (до, соль, ниже до)
Мы пели так красиво, что хозяева, у которых тетя снимала жилплощадь, тихо вошли и стали слушать, а потом и петь вместе с нами.
Мы переночевали у тети все в одной кровати, а наутро пошли в самый большой универмаг города, где как раз ввели самообслуживание; можно было сколько угодно рыться на полках, только у дверей отделов стояли продавцы и следили. Тетя Анни выбрала мне куклу-мальчика. Она не знала, что я совсем не любила играть в куклы!
К бабушке приходила тетя Эльза: от нее снова, в который уже раз, ушел Шольц, прихватив все ее деньги. Все давно уговаривали ее не пускать больше этого пьяницу и негодяя и теперь отказывались ее жалеть, поэтому она сидела у нас за печкой и дулась. Позже был целый переполох. К бабушке вдруг приехал на велосипеде парнишка лет четырнадцати; это был старший сын тети Эльзы, учившийся на кого-то в другом городе. “Боже мой, – воскликнула бабушка. – Откуда у тебя велосипед?” Оказалось, он взял его у кого-то без спросу. Бабушка вообразила, что за ним уже гонится полиция, она сказала, что это воровство