Нас таких набралось двадцать пять человек. Вышли к селу Морозо- во. На окраине села раненный в руку майор-танкист, размахивая пистолетом, собирал прибывающих солдат.
– Я командир Красной армии, – говорил он хриплым голосом. – Приказываю занять позиции на западной окраине села. В селе полевой госпиталь. Необходимо продержаться, пока всех раненых не эвакуируют.
Моя группа выглядела довольно серьёзно. Каждый имел своё закреплённое оружие плюс немецкие автоматы и боезапас. Поэтому мы сразу привлекли его внимание.
– Очень надеюсь на тебя и твоих людей. Медсёстры в госпитале совсем молоденькие девчонки, представляешь, что фашисты с ними сделают?
– Не переживайте, товарищ майор, будем стоять сколько потребуется, – заверил я его.
– Ну и добре.
Мы заняли уже подготовленные кем-то до нас окопы и стали ждать. Немец попёр к вечеру. Сначала на мотоциклах выскочила их разведка. Мы расстреляли их в упор. Затем пошли пехотные цепи. И сколько было таких атак, кто их теперь сосчитает. Бывало в день до пяти-шести. Схватывались в рукопашной и били их, били и били. Затем вновь отходили.
После очередного боя под Морозово майор приказал нам отходить под город Белую Церковь.
– Там формируются новые части. Есть и снабжение, и продовольствие, – говорил он на прощание.
– А как вы?
– А у меня есть ещё неоплаченные долги, – криво улыбнулся он. – Бойцам спасибо, сержант, не подвели.
Перед Белой Церковью дорогу нам перекрыл заградотряд. Мои ребята были при оружии, своём и трофейном. Имелись и документы. Энкавэдэшники проверили документы, приказали сдать трофейное оружие. Из семи тысяч, дошедших от польской границы до Белой Церкви, насчитали лишь двадцать человек.
«Вот такой счёт», – думал я, с тоской глядя на своё воинство. Но нам повезло. Когда мы получали сухой паёк, то встретили начальника тыла сто девяностой дивизии.
– Через полчаса остатки сто девяностой отправляются под Черкассы на доукомлектование, – сказал он. – Смотри не опоздай.
После формирования нашу дивизию оставили оборонять переправу через Дон. Я точил шашку, когда раздалась команда «воздух». Первый же разрыв бомбы – и ватная тишина окутала моё сознание.
Пришёл я в себя в телеге под брезентовым пологом.
«Плен! – резанула по сознанию страшная мысль. – Бежать, немедленно бежать!»
Но тут за пологом послышалось ленивое переругивание на родном языке, и донёсся запах махорки.
«Свои!» – Облегчение было такое, что прошиб пот.
– Братки! – произнёс я пересохшими губами. – Где мы?
Полог откинулся, и я увидел усатую конопатую физиономию.
– Ну ты, парень, даёшь! – завистливо произнесла физиономия. – Трое суток отдыхал, а дышал так, что мы не могли понять, живой ты чи нет. Скажи спасибо военврачу, а то бы похоронили.
В госпитале я пробыл пять дней. Контузию мне лечили покосом.
– Не понял? – переспросил