вас, – добавляю, с улыбкой глядя на нее, и вижу, как больно ранит ее моя ирония, как злит.
– Ну ладно, – спокойно говорит Эскиль, вроде как предлагает забыть об этом. По-прежнему изображает великодушие, как бы проявляет инициативу и предлагает быть выше этого, сидит и злорадствует, что мы с мамой ссоримся, но делает вид, будто хочет, чтоб мы помирились, знает, что оттого еще немножко вырастает в маминых глазах.
– Юну ведь, кроме себя самого, ни о ком думать не надо, он ведь не так зависит от стабильного дохода, как многие другие, – говорит Эскиль, вроде как берет меня под защиту, ох и ловкач, нарочно представляет мой отказ от работы сущим пустяком, чтобы мама с ним не согласилась и повторила, что я, мол, веду себя как последний идиот.
– Но ему ведь надо где-то жить, – сокрушенно вздыхает мама, делает именно то, на что рассчитывал Эскиль, продолжает корить меня. – И питаться надо, и счета оплачивать, электричество и телефон, да мало ли что еще, – добавляет она. Сокрушенно смотрит на Эскиля, говорит обо мне, а ведет себя так, будто меня здесь вообще нет, не замечает меня, лишает права голоса, вот что она, черт побери, делает, чертовски пренебрежительно, чертовски нагло. – Стало быть, постоянный доход ему все равно необходим, хоть и семью кормить не надо, – говорит она. – Вас-то с Хильдой тоже только двое, однако ж вы оба работаете.
– Так было раньше, – говорит Эскиль, опускает глаза, теребит свои темные очки, потом вдруг усмехается, с легким лукавством.
Тишина.
Хильда оборачивается к нему, глядит на него, взглядом показывая, что он затронул тему, о которой она говорить не желает. Но Эскиль на нее не смотрит, он смотрит на маму, улыбается.
– А как было раньше? – спрашивает мама.
– Ну, раньше мы думали только о себе, – говорит Эскиль, оборачивается к Хильде, улыбается и ей тоже. – Хильда… – говорит он, чуть просительным тоном, добавляет: – Мы потому и приехали.
– Ты о чем? – спрашивает мама.
– Мы решили усыновить ребенка, – говорит Эскиль. – Не хотели рассказывать, пока не уладим все формальности, и вот теперь все в порядке. Через полтора месяца забираем малыша.
Тишина.
Мама поднимает руки, прижимает к щекам, открывает рот, но ничего не говорит, просто сидит с открытым ртом. И тут Эскиль начинает смеяться, видит, как мама обрадовалась, и невольно смеется, ведь всего секундой раньше она сидела печальная и подавленная, а он в один миг сумел поднять ее на вершину блаженства.
– Господи, Эскиль! – громко восклицает мама, встает, протягивает руки над столом, хочет обнять Эскиля. А Эскиль, смеясь, встает и обнимает ее. Оба покачиваются из стороны в сторону. И мама начинает плакать, стоит с закрытыми глазами и плачет, я вижу, как слезы текут по ее щекам, слезы радости, мне, конечно, тоже не мешало бы порадоваться, только вот я не рад, не в силах радоваться за них, по крайней мере сейчас, после всего, что сказано. Пытаюсь выдавить улыбочку, но безуспешно, улыбка получается скверная, вымученная. А Хильда сидит и смотрит на меня, сочувственным взглядом, словно видит меня насквозь, я