обтрепанные джинсы, изношенные кроссовки, армейская куртка оливкового цвета. Сильно поседевшие волосы касались плеч. Усы и борода старили мужчину, но, если приглядеться, на вид ему было лет сорок. Единственное, что в новичке обращало на себя внимание, так это хлопчатобумажные перчатки с отрезанными «пальцами». Дни стояли теплые, и неуместность перчаток бросалась в глаза. Но мир нищих – особый мир. Они и летом могут носить пальто или валенки, их собственное тело служит им и вешалкой, и камерой хранения.
Мужчина остановился у калитки, через которую верующие шли к храму, вынул из полиэтиленового пакета картонную коробку, положил перед собой. Четверо нищих, уже стоявших здесь, недовольно посмотрели на пришедшего, но промолчали – он был моложе и сильнее их.
Вот-вот должны были зацвести вишни. Словно в благодарность за такую щедрость, все, что могло, блестело, сверкало, искрилось – мутная вода в Москве-реке, золотые купола церквей, битое стекло пивных бутылок у продуктовых ларьков, серебристые крылья очнувшихся мух…
Шедшие в храм редко подавали. Да и подавали исключительно мелочь. Мужчине в куртке почему-то бросали чаще других. Это раздражало нищих. Какое-то время они терпели, но около полудня, когда монеты скрыли дно коробки, женщина в коричневом демисезонном пальто с серым каракулевым воротником, изъеденным молью, и в войлочных ботинках на молнии, выждав, когда рядом не будет прихожан, голосом прокуренным и тяжелым крикнула новичку:
– Эй ты, патлатый! А не пошел бы ты отсюда куда-нибудь в другое место?!
Темно-синяя фетровая шляпа, похожая на треуголку, придавала женщине вид пирата, вышедшего в отставку по причине возрастной слабости. Как и на новичке, на ней были перчатки только не хлопчатобумажные, а шелковые, лоснящиеся, под цвет пальто.
Женщину поддержал хромой на костылях:
– Это наше место!
Остальные двое закудахтали, словно куры у просыпанного зерна:
– Да-да, уходи отсюда!
– Ишь, пристроился!
Мужчина в куртке растерянно посмотрел на агрессивных соседей.
– Разве здесь мало места? – удивился он.
– Да, мало! – отрезала женщина в коричневом пальто. – Иди вон туда!
Она указала на дальний угол площади.
– Но там прихожане не ходят, – возразил седой.
– Это уже твои проблемы! – сказал тот, что был на костылях.
Лоб хромого напоминал мелкую рябь на воде перед дождем. Морщины катились одна за другой и исчезали под грязной бейсболкой, повернутой козырьком назад. Борода у хромого была такой же, как у новичка, с сильной проседью, но гуще. На темном, давно не мытом лице блестели глаза, чистые и голубые. Вначале можно было подумать, что они случайно достались этому человеку – неухоженному, неопрятному, с гнусавым голосом и бранной речью. Но достаточно было задержать на них взгляд в минуты, когда хромой молчал, начинало казаться, что глаза – то единственное, что всегда принадлежало ему. В них таились воспоминания…
Опираясь на костыли так, что