г.
Столь всемогущее, и вместе с тем столь уязвимое. Воистину, сложно переоценить величие этого, идеально приспособленного к жизни, существа. Со стороны эстетики оно, несомненно, отталкивало, ведь так много предрассудков и реальных предпосылок служат для нас источником предвзятого отношения к этому, бесспорно, во многом превосходящему человеческую расу созданию. Но подвергнув общепринятый стереотип трезвому, объективному суждению, приходишь к справедливому выводу – оно великолепно. Сколько было бы готово отдать человечество, чтобы перемещаться в пространстве с такой же непринуждённой лёгкостью. Чем бы пожертвовал каждый из нас, ради возможности мгновенно реагировать на опасность с той же интуитивной скоростью, принимая решения. Эти качества, в купе с данным людям интеллектом, могли бы вознести человека до уровня подобного божествам, возвеличиваемым нами в греческих мифах. А стоит лишь попытаться вспомнить о вреде, причинённом этими творениями, созданными самой землёй матушкой, во все века занимающими не последнее место в природном балансе, и с изумлением осознаёшь их абсолютную безвредность. Но окружающее нас бездумное общество, укрепляет в нас иллюзорный, беспочвенный, фактически слабо подкреплённый, страх и отвращение. Ах, как же бесконечно жаль, что ничто уже не поможет ему освободиться от пут, связывающих его на пути к свободе. Как нестерпимо больно понимать, что колыбель воздушных потоков более не примет его в свои объятия. И я ничем не могу помочь. Взращённый стереотипами поколений, обуреваемый яростью и глубоким осознанием справедливости происходящего, я даже не стану прикасаться к той, что так нуждается в моей помощи, к той, что так отчаянно борется со стихией, столь живительной, столь уязвимой и одновременно столь опасной и всемогущей.
«Обречённая на гибель» задыхалась, скованная вязкой субстанцией. Её крохотное тельце плавало в непочатом бокале пива уже минуты две, изредка подрагивало крылышко, вероятно примитивное мышление мухи, запрограммированное воспринимать лишь твёрдые и воздушные массы, не могло справиться с постижением изменившейся окружающей среды. Муха пыталась лететь. Она понимала, что гибель близка и пыталась избежать её привычным образом. В руке я сжимал горсть монет, которые даже удвоив своё количество не смогли бы гарантировать мне всякую ёмкость пива в этом и без того самом дешёвом заведении города. Пришедшая вслед за злостью растерянность сменилась отчаянием. Оставалось лишь два варианта развития событий; я потчую организм, скудным количеством адреналина отправляясь, домой на автобусе хордовым длинноухим, тем самым испортив себе самый лучший из тех убогих вечеров, что мне предстояли до дня выдачи суммы месячной стоимости трудового ресурса в моём лице.....
Или.....
Моя рука дрогнула.
А ведь и в правду, чем же вызвано моё, вроде бы и продиктованное здравым смыслом, отвращение? Да, рождённая и живущая в грязи муха по праву является антиподом чистоты. Но если приглядеться мы в стерильности и не купаемся. Постоянный контакт с грязью улиц и дорог, с микрофлорой оставляемой руками бездомных на поручнях общественного транспорта… Интересно как много моих знакомых соблюдают правила гигиены после посещения санузла. Мы дышим грязью, болезни и инфекции подстерегают нас на каждом кубическом сантиметре воздуха. Так, по крайней мере, утверждает Минздрав, призывая нас опустошать кошелёк, оплачивая псевдоспасительные прививки. Завершив обогащение канцерогенами собственных лёгких, затушив сигарету, я понял, что уже ничто не сможет усугубить моё пронизанное болезнями состояние. Моё решение уже не относится только к вопросу об усопшем насекомом, в данный момент я решаю свою судьбу в рамках этого вечера. Моя никчёмная жизнь ещё может стать празднеством. Рука окрепла. Одно движение и нелепая случайность останется нелепой. Муха не сможет разрушить завершённость этого дня. Только не муха....
Я отодвинул бокал, отгоняя ту дикую и недостойную мысль, что на мгновение захватила моё сознание.
«Я не смогу».
Внезапно передо мной звонко опустилась кружка пенящегося продукта дрожжевого брожения. Это было неожиданно. Рефлекторно я отпрянул как от удара и смею предположить, что где-то в пластилиновых тканях мозга меня покинула пара, тройка сотен нервных клеток. Я лицезрел чудо. На запотевшем стекле мутно отсвечивала низковатная лампа, превращая бокал пива в искусно обработанный янтарь. Медленно стекающая капля вожделенного напитка резала матовую поверхность прозрачного стекла надвое, словно волшебник приоткрывший окошко в золотое королевство.
– Я уж было стал помышлять о твоей мягкотелости, мой друг, – пробил басом мои ушные пробки голос надо мной.
Я поднял взгляд, усилием воли оторвав его от стеклянной тары, и увидел широко улыбающегося здоровяка лет пятидесяти, со слегка несвойственной святой добродетельностью в чертах лица для постояльца данного заведения. В его глазах читалось веселье с покровительственным даже ласковым оттенком. Спаситель сел напротив, без приглашения. Меня почему-то не смутило его поведение – тот широкий жест, что он продемонстрировал, обогатив мой сегодняшний вечер, его абсолютная бесцеремонность… Со стороны мы, вестимо, выглядели словно старые друзья, пришедшие в бар в разное время; я просто молчал и