прабабкой Давида-царя.
Сафо[2]
Говорят, что муз всего лишь девять,
На Парнасе обитающих весь год,
Только в это разве можно верить —
Об иной предание живёт.
Той, что бросила небесные чертоги
И цвела в Элладе средь людей.
Страстным сердцем наделили её боги,
А любви взаимной не послали ей.
И напрасно призывала Афродиту
Средь бессонной ночи или дня,
Приносили в утешенье ей хариты[3]
Песни нежные печали и огня.
Эти песни многим отдавала,
Как цветы весенние с полей —
Словно гиацинты, маки, калы
Они радовали Землю и людей.
А взамен просила о немногом —
Видеть лишь прекрасное вокруг,
Потому увлечена была подолгу
Красотой земных своих подруг.
Слишком возлюбила мир чудесный,
И пожар пылал в её крови.
Впрочем, слово «слишком» неуместно,
Если говорим мы о любви.
Аспазия[4]
Жизнь полна загадок и вопросов,
Но какой неведомый секрет
Знала эта женщина-философ,
Женщина-риторик и поэт?
Наставлять она могла Сократа,
И могла Периклу речь писать.
Всё умела женщина-оратор,
Женщина-советница и мать.
Гиппократ был с нею дружен,
Называл наставницей Платон,
Многие учёнейшие мужи
Видели ума в ней эталон.
Даже зависть с ложью победила,
И с супругом до конца была[5].
Тайну вечную собой явила,
И с собой навечно унесла.
Есфирь[6]
Ещё занималась над миром заря —
Востоком уж правили персы.
И стала Есфирь женою царя,
Могучего Артаксеркса.
Владыка, суровый порою,
Пленён был её красотою.
Есфирь – сирота иудейских кровей,
Свою родословную скрыла.
Единственный родич её Мардохей
Велел, чтобы тайну хранила.
Дабы не вышла какая беда:
Народ иудейский гнали всегда.
Устроил царь пир для царицы младой,
Венец возложил на супругу,
И дни потекли своей чередой
По заведённому кругу.
Стал приходить ко дворцу Мардохей,
И тихо сидеть у царских дверей.
Так годы прошли…Царедворец Аман
Назначен был первым министром,
И там, где ходил он, по сторонам
Весь люд ему кланялся быстро.
Лишь Мардохей возле царских ворот
Не кланялся так, как прочий народ.
Аману казалось ничтожным губить
За это лишь Мардохея,
Задумал из мести он истребить
Всех в Персии иудеев.
К царю он направился, и в тот же час
Скреплён был печатью царский указ:
«В двенадцатый месяц, в тринадцатый день,
По всей Персидской