строгая стала, ты посмотри.
Её бесит тон старика – это видно по морщинке между бровей, по тому, как сходятся с жесткую линию губы. Вряд ли у неё покорный характер – думает Ваня, но Гвидон, стоявший до этого поодаль, делает шаг вперед и ловит её взгляд. Этого достаточно, Морана берет себя в руки и не спорит со стариком – как не спорят с запойным или сумасшедшим.
– Я привела тебе жар-птицу.
Ваня чувствует, как Василиса вздрагивает от этих слов, но – ни на шаг не отступает. Старик не проявляет к ней ни малейшего интереса, даже не смотрит в её сторону – он смотрит на Морану, хитро склонив набок голову, как будто она – девчонка, пытающаяся скрыть от взрослого важный и очевидный секрет. Шерсть кота мокрая от тумана, и брызги летят в стороны, когда старик отряхивается, как животное, и идет к ней. Он поразительно стремителен для своего возраста – Ваня успевает лишь вздрогнуть, старик почти касается Морана, вытянув руку со скрюченными пальцами.
Цепь натягивается, и ему не хватает всего лишь шага.
Улыбка его широкая, безумная и гнилая.
– Он у тебя, старая плутовка. Цветок папоротника у тебя, я чую его запах.
– Ты спятил, кот. Папоротник не цветет.
Старик смеётся ответу – каркающим, болезненным смехом, и не верит её словам.
– А я котенок в руках доброй хозяйки. Так и есть, так и есть…
Он назвал её "старой", и Ване не хочется знать её возраст, не хочется верить безумцу с котом на голове, но, против своей воли – он верит. Гвидон отстраняет Морану и сам говорит со стариком, прерывая их перепалку:
– К делу. Посмотри, подходит ли жар-птица.
Голос его ровно такой же, как Ваня слышал, и то, что он стоит перед ним, совсем рядом, настоящий, кажется ему даже невероятнее, чем все магические штучки. С ним старик не ехидничает – он пошатывается, резко дергаясь в сторону, снова звенит цепью и смотрит прямо на Василису. Она встает ровнее под его взглядом, и не отступает, напротив – делает шаг навстречу. Старик теребит уши кота, закинув наверх руки, чешет шерсть, и глаза его странно меняются, светлея. На руках Василисы видением вспыхивают и тут же гаснут огненные перья, и она дергается, пытаясь их разглядеть. Не успевает, но этого достаточно для старика.
– Ах да, жар-птица. Славная маленькая птичка, – хихикает он, как мог бы хихикать дешевый извращенец. – Я видел парочку таких в этом столетии. Надо же, живая, на этот раз.
Гвидон не злится ни его тону, ни его ужимкам, ни одна мышца не дергается на его лице.
Живьем этот человек страшнее.
– Подходит или нет? – он спрашивает коротко.
– Подходит, отчего же нет.
Старик кивает и безразлично машет рукой – словно ответ очевиден и совсем не стоит беспокойства, не стоит того, чтобы тащиться почти неделю на поезде в эту всеми забытую степь, не стоит сотрясания воздуха и все их старания нелепы. Их всё-таки притащили, и старик может быть сумасшедшим или мудрее других. Его взгляд пьяно блуждает вокруг, под хихиканье, и вдруг останавливается