задался вопросом, как бы Мэй Велланд украсила свою гостиную. Он знал, что мистер Велланд, во всем стремившийся находить красоту, уже успел присмотреть для них недавно выстроенный дом на Тридцать девятой улице в восточном районе города. Поблизости практически не было других домов, что позволило строителям «развернуться» и возвести особняк из светлого желто-зеленого камня, который молодые архитекторы начали использовать в знак протеста против преобладания в нью-йоркских застройках коричневого камня, напоминавшего замороженный шоколадный соус.
Что касается Ачера, то он с удовольствие отложил бы решение жилищного вопроса: ему хотелось попутешествовать вдвоем с Мэй. Но хотя Велланды и одобрили идею продолжительного свадебного путешествия (почему бы не растянуть «медовый месяц» на полгода? Можно было бы даже провести всю зиму в Египте…), все же они были тверды в своем намерении подготовить «уютное гнездышко» к возвращению молодых. Ачер чувствовал, что его судьба уже предрешена: всю оставшуюся часть своей жизни он будет подниматься по желтовато-зеленой каменной лестнице, держась за чугунные перила; потом он будет проходить роскошный вестибюль и попадать в холл, обитый лакированными деревянными панелями. Но на пороге холла его воображение замирало. Ему не хватало фантазии, чтобы представить себе, как Мэй обставит гостиную наверху, хотя он предполагал, что из ее окон будет виден залив.
Похоже, сама Мэй склонялась к тому, чтобы обставить гостиную также, как это сделали ее родители: то есть обить стены пурпурным и желтым сатином, расставить мебель стиля «буль» и позолоченные горки с фарфоровыми сервизами. Он и не ожидал, что Мэй захочет как-нибудь иначе украсить свой дом; он лишь надеялся, что она позволит ему обставить библиотеку по собственному усмотрению, – пожалуй, он предпочел бы настоящую истлейкскую мебель и простые книжные полки без стеклянных дверок.
Пышногрудая служанка снова вошла в гостиную, задернула занавески на окнах, подложила в камин дров и бодро сказала: «Verra-verra».
Когда она удалилась, Ачер поднялся и начал ходить туда-сюда по комнате. Стоит ли ему ждать дольше? И как это его угораздило попасть в такое дурацкое положение? А что если он не так понял графиню Оленскую? Может, она и не собиралась его приглашать?
Но вот раздался цокот копыт по булыжной мостовой, и вскоре у дверей дома остановился экипаж; Ачер слышал, как кто-то открыл дверцу. Раздвинув занавески, он выглянул на улицу, над которой уже опустились голубые сумерки. Ему в лицо ударил свет уличного фонаря, и он увидел английскую двухместную карету, запряженную чалой лошадью. Она принадлежала Джулиусу Бьюфорту. Сам банкир вышел из нее и помог спуститься мадам Оленской. Бьюфорт стоял, держа шляпу в руке, и что-то быстро говорил графине. Молодому человеку показалось, что мадам Оленская ответила ему отрицательно. Они обменялись рукопожатием, и Бьюфорт снова уселся в карету, а мадам Оленская стала подниматься по ступенькам.
Войдя в гостиную,