комнаты. – Всё пересмотри!
Чарышев сел на кровать и со злостью ударил рукой по одеялу: «Паскуда какая! Хоть бы предупредила!»
– Вадька! – вновь бесцеремонно распахнула дверь баба Фая. – У меня тетрадка есенинская вот. Та самая, любовница его, оставила. Ну про которую я тебе рассказывала. Как думаешь, может, её тоже выбросить? Вдруг антисоветчина какая-нибудь? Послушай, вот…
Баба Фая села на стул. Надела очки. Вновь встала. Прикрыла дверь и начала листать тетрадку в зелёной коленкоровой обложке:
– Это он письмо какой-то дамочке пишет… Вот, слушай: «…Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжёлую эпоху умерщвления личности… Ведь идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал… Тесно в нём живому…» И дата стоит – 1920 год. Ох и голодуха тогда в Москве была, не дай бог, Вадька! Я всё как сейчас помню… И тиф, и холеру. Видела Кремль разрушенный. Это по нему большевики из орудий стреляли. Вот там, где сейчас ТАСС, тоже снарядом дом разворотило. И у нас здесь каждую ночь трупы на Бронной собирали. Но это уже когда Ленин «красный террор» объявил. Грузовик тогда с откинутым бортом по вечерам ездил. А на нём пулемёт стоял и палил по случайным прохожим… Та-та-та, как швейная машинка строчил. Наш дворник, татарин… Я как сейчас помню. Он утром убитых собирал почему-то в белом фартуке. И вот здесь под аркой складывал. Жуткое время было, Вадька.
Баба Фая посмотрела на Чарышева, ожидая его реакции. Но он сидел как в воду опущенный.
Они оба вздрогнули от раздавшегося зудения дверного звонка. И несколько секунд сидели в оцепенении.
– Кого в такую рань-то принесло?! – перепугано спросила баба Фая. – Ты спрячь это всё, Вадька! От греха подальше, – дрожащим голосом, лихорадочно указывая на пачку листовок, сказала она и положила есенинскую тетрадку ему на колени. – И это! – и с трудом передвигая ноги, пошла открывать дверь.
Вадим засуетился, но, услышав в коридоре знакомые голоса Ритки и Лёньки, сразу успокоился.
– Вадя, свои! Баламуты от родни приехали, – громко крикнула баба Фая.
– Мы вам пирог черёмуховый привезли! – радостно сообщила Рита.
– Вадь, они нам пирог привезли, слышишь?! Ты черёмуховый любишь?! – задорно спросила баба Фая.
– Люблю! Очень люблю!!! – словно оглашённый закричал Вадим. И с этим криком он почувствовал такое облегчение, будто враз освободился от сдавливавшего напряжения прошедшей ночи. Полегчало сразу так, как будто вовсе ничего и не было. И он, свернув листовки трубочкой, с силой бросил их в стоявшую на столе огромную керамическую кружку.
Чёрно-зелёные чернила
По Тверскому бульвару они любили гулять весной: однокурсники Юрка Прокушев, Сашка Коренной и Вадим Чарышев. Молодые. Красивые. Немножко шебуршные. И беззаботные. Их дружбе завидовали многие.
В этот раз майский вечер выдался особенно располагающим. Было тепло. Солнечно. Деревья прихорошились первой зеленью. Слегка пахло прелыми листьями и свежевскопанной землёй.
Вместе с весной для них наступило ещё и время соблазнительной студенческой свободы. Позади остался последний