сильнее. Получилось настолько сильно, что огонь на одной из свечей затрепетал, а на другой совсем погас, и расплавленный парафин брызнул на столешницу.
Он вновь бросил взгляд на диванчик и возмущённо проворчал:
– Да что же это такое?! Спит и спит всё время, как сурок какой! Прям отдохнуть бедному некогда. Вконец уже устал от безделья. Ах ты ж!
Лахтин, недовольно вздыхая, поёрзал на лавке, а затем резко подхватился и чуть ли не бегом направился на другую половину станционного дома.
– Вот это откуда-то у нас там сверху соско́чило… – и Африканыч, ожидая удивлённой реакции смотрителя, сидевшего за столом, разжал кулак прямо перед его лицом и радостно воскликнул. – Гляди-ка! Ценная вроде вещица-то будет. У тебя тут свету побольше, так прям глаз от неё не оторвать. Ишь, как сверкает!
Смотритель мельком глянул, отшатнулся и побледнел. Затем дрожащими пальцами дотронулся до крестика и подавленно произнёс, срывающимся голосом:
– Господи, прости меня! Не ведал я, что оно всё так обернётся… – и уже с ужасом глядя на Лахтина, растерянно добавил, обхватив лицо руками. – Выходит, вот оно как… А я-то, дурак старый, надеялся, что мне это всё причудилось тогда… Выходит, не причудилось. Евойный это крестик, – взор смотрителя сделался безумным, и он, страдальчески закачав головой, стал говорить с протяжными подвывами. – Евойный! Вишь, как… Значит, и на мне теперь грех страшный. Вишь, как… Вот оно как всё вышло… Вот оно как обернулось-то…
– Что обернулось? – удивлённо спросил Лахтин, сочувственно поглаживая по плечу враз поникшего смотрителя, на лбу которого проступил холодный пот. – Знакомого, что ль, какого цепочка-то эта?
– Знакомого… – тяжело вздыхая и жалобно постанывая, ответил он, и тут же, сжав пальцы в кулаки, резко встал и с обидной яростью выкрикнул. – Убивца проклятого! Ирода этого, который сегодня-то как раз сюда и заявлялся…
– Фельдъегеря, что ли, этого? – спросил сочувственно Африканыч.
Смотритель кивнул и потянулся за стоявшим на столе полуштофом с хлебным вином. Налил две чарки.
– Присаживайся! – предложил он Лахтину и сразу начал рассказывать о взволновавшем. – У нас на той половине… Ну, там, где вы сейчас поселились, – и он ладонью вытер проступившие слёзы, – года три назад один печник бедовый нам печь переделал. И, как видишь, вот эта стена дымохода у ней на нашу сторону выходит, – и показал рукой на кирпичную кладку, побелённую извёсткой. – И как уголья прогорят, вьюшку с этой половины закрывать надобно, чтоб тепло через трубу не выдуло. Вроде удобно так: постояльцев не беспокоим. Но только если печь не топится, то труба с горнилом как слуховое окно делается. Не захочешь, а услышишь. Вот сейчас я сидел за столом, а вы там над чем-то смеялись. Про какую-то «тварюку» рассказывали… Так и в тот раз так же было.
Они выпили. Лахтин похвалил вино. Смотритель согласно кивнул:
– Ещё бы! Из бражки овсяной сделано. Куда уж чище и лучше? Не бывает лучше! А фельдъегерь этот всё выкобенивается.