ачения для проведения отделочных работ.
В течение целого дня мы пеклись под среднерусским солнышком, облицовывая плиткой стенки будущего бассейна и попутно знакомясь с бесхитростным бытом «новых русских». Впрочем, «папа Термос» с утра укатил в город ворочать свои коммерческие дела, и круг нашего общения ограничивался полудюжиной птичек небесных, чирикающих в ближайшей роще. Лишь после полудня из парадных дверей выпорхнула мини-юбочная пташка иного сорта и принялась весьма фривольно шастать среди нашлепанных вокруг дома клумб и газонов. Видимо, вид двух потных, заляпанных раствором мужиков неотразимо воздействовал на ее подкорковые центры, так как она акульими кругами приближалась к нам, пока, наконец, не прошлась пару раз по самой кромке бассейна. Не выдержав, Витька проследил пристальным взором за игривым вихлянием гладких ляжек и мечтательно выговорил:
– Вот это телка! Я бы вдул! Только бы чего не подхватить на конец…
– Дурень! Это термосова фрау, – пресек я Витькины мечтанья и сурово шмякнул очередную порцию раствора. И тут сверху раздался насмешливо-мелодический голосок:
– Мужчины, у вас есть все, что нужно? – мы дружно вскинули головы и застыли с открытыми ртами и выпученными глазами: мадам сидела на корточках на самом краю котлована, не скрывая от нас того немногого, что было на ней из исподнего, и ярко напомаженные губы ее провоцирующе кривились. Витька за моей спиной выронил лопату, и в это время из-за ближайшей клумбы вырос шкафоподобный юноша с портативной радиостанцией за поясом и прошил нас длительным взором сквозь солнцезащитные очки. Мадам осклабилась еще пуще:
– Если что необходимо, можете смело на меня положиться, – она послала победоносную улыбку в наши ошпаренные физиономии, поднялась и пошла прочь, сноровисто перебрасывая из стороны в сторону едва прикрытые юбкой полушария. Впрочем, через полчаса она появилась вновь – для того, чтобы развалиться в пятнадцати шагах от нас в шезлонге, выставив на солнечные лучи полутораметровые ляжки и полистывая пестрый журнал.
– Ишь, как ворочается, кобылка, – бурчал Витька. – Да чтоб такую согреть, двадцать Термосов надо! То-то она к нам и клеится…
Часа в два мы сели перекусить, и в это время в ворота вкатил арктически белый лимузин с зубастым бампером, и мадам с радостным вскриком устремилась навстречу вылезшему из него плешивоватому красавчику в персиковом костюме; тот ее вполне по-голливудски облапил и, разместив у себя под мышкой, повел в дом.
– Вот оно что, – выдавил сразу помрачневший Витька, – Официальный хахаль явился! – он схватил лопату и яростно замесил раствор. – А морда мне его знакома, – добавил он, сплюнув. – Тот самый хлюст, что весной меня кодировал! Как там его, народный целитель Матвей Габриэлевич фамилию-не выговоришь…
– Ну и как?
– Нормально! Только потом месяца два как первый стакан пить, так словно жабу глотать…
Мы продолжали жариться на солнышке, время от времени украдкой косясь в сторону дома – не появится ли мадам или ее народноцелительный хахаль, – но те, видимо, расположились капитально, так, что их не смутило даже прибытие к вечеру на целой кавалькаде «Мерседесов» папы Термоса с оравой «патсанов» из местного бомонда.
По пять бутылок пива на нос для таких орлов, как мы с Витькой, разумеется, недостаточно, чтобы сразу уснуть на новом месте, и мы полночи ворочались на раскладушках посреди пустой, промозглой даже в разгар лета клетушки. Снаружи доносились раскаты хохота, звонкий женский смех, под окнами фыркали прибывающие и убывающие иномарки; я высасывал шестую «беломорину» и размышлял о том, как было бы славно выйти сейчас из нашего каменного мешка и накернить с левой или правой кому-нибудь из этой лакированной братии. Как заснул – не помню, но пробуждение мое было подобно ослепительной вспышке ужаса: меня буквально подбросил с брезентового полотнища душераздирающий вопль. Я вскочил, обливаясь холодным потом; мгновение или два над миром висела свинцовая тишина, потом со всех сторон раздался яростный брех охранных собак, и под его аккомпанемент я увидел в окне зеленовато-лимонную от лунного света шатающуюся человеческую фигуру; она двигалась через лужайку к парадному крыльцу, и мне показалось, что я вижу расширенные зрачки на искаженном лице, странное багровое жабо, спадающее на грудь, и заорал:
– Витюха, смотри! Смотри! – Витька сонно приподнялся на локте и уставился на меня:
– Ну, чаво?
Фигура, только что маячившая перед домом, необъяснимым образом пропала; собаки неожиданно стихли, и лишь где-то в отдалении одна продолжала жутковато подвывать. С полминуты мы напряженно всматривались в темноту за окном; безмолвие, словно ртуть, затопляло пространство, но меня все никак не оставляло ощущение некой необратимой перемены, произошедшей в природе.
Мы поднялись в шесть утра и отправились по холодку месить раствор. Мне почему-то запомнилось, как быстро роса промочила мои кроссовки на тех десяти метрах, что мы прошагали от дверей до незаконченного бассейна. Дойдя до цементной кромки, оба замерли, как соляные столбы; на дне котлована лежали, странно желтые среди бурого пятна крови, мощи «папы Термоса».
– Это