через некую незавершённость браком" (DePaulo, Morris, p. 58), будто они ещё не достигли своей «логичной» и «естественной» цели. В противоположность этому, возмущается ДеПауло, почему женатых людей не называют неодиночками?
Четыре самые распространённые категории гражданского статуса в американских отчетах Бюро переписи: состоящий в браке, разведённый, овдовевший, никогда неженатый. "Эта четверичная схема отвечает на три вопроса", рассуждает ДеПауло, – "Вы в настоящее время в браке? В противном случае Вы были когда-либо в браке? Если же Вы сейчас больше не в браке, то это потому, что Ваш супруг умер, или потому что Вы развелись? Взрослые, которые являются в настоящее время одиночками, должны объясниться. Напротив, те, кто в настоящее время женат, не должны указывать, были ли они всегда в том же самом браке, или находятся ли они в процессе распада их союза" (p. 59).
Тот факт, что именно одиноких называют "не состоящими в браке", подчёркивает существование древнего негласного культурного императива, согласно которому все должны быть в браке (Гура, с. 9). Брак здесь украдкой транслируется как ценность. Даже английское слово «singlehood» переводится на русский не как «одиночность», а как «безбрачие», то есть опять делается акцент на нехватке, неполноценности (можно сравнить с термином «безногий», который не только описывает положение вещей, но и подразумевает, что у человека должны быть ноги).
Брак был настолько важен для традиционных культур, что им было пронизано всё социальное пространство и практики. В девичьих гаданиях безбрачие вовсе приравнивается смерти – утонувший венок или умолкшая кукушка означает либо первое, либо второе (Гура, с. 35). Даже похороны девушек, умерших незамужними, до недавних пор проводились с облачением их в свадебный наряд – только так жизнь женщины могла считаться «завершённой» (там же; Адоньева, Олсон, 2016, с. 120). Даже будучи мёртвой, женщина должна была выйти замуж.
Другой пример трансляции культурных ценностей в терминах – слово «блядь». В Древней Руси, до принятия христианства, сексуальные свободы были весьма широки, женская девственность в народе не имела ценности и женская же сексуальная инициатива была в порядке вещей (см. Поляков, 2011). А слово «блядь» в те времена обозначало пустословие ("блядение"; пустомеля, болтун – "блядник") (там же, с. 357). Распространение христианской идеологии произвело определённую трансформацию слова и через привязку «блядения» ко всему лишнему, сбивающему с пути, отвлекающему от «правды» (то есть от пути к богу), привело к тому, что оно стало синонимом лжи. А поскольку табуирование сексуальности было одним из ключевых направлений христианской мысли, и так как сексуально активная женщина стояла на пути к богу и могла сбить с него доброго человека, отвлечь его от «правды», то блядью стали именовать и женщину, своей сексуальности не стыдящейся (Юрганов, 2000) – уже она была "от лукавого", она стала "ложным путём". И теперь, когда мы слышим слово «блядь», оно не только сообщает нам о сексуальной активности конкретной женщины,