мастерство в управлении этим животным достойно восхищения, хотя ваша манера править, должен заметить, весьма оригинальна…
«Боже, что я несу?» – с паническим стыдом подумал он. Заноза в сердце никуда не делась, острая прохладная льдинка.
– Ну, извините, господа, – карие глаза смеялись. – Я, право же, не хотела, вы так неожиданно подвернулись…
– Вопрос, кто кому подвернулся… – пробурчал Сёма.
Рядом выразительно покашлял городовой, поднес ладонь к фуражке в светлом коломянковом чехле:
– Прошу прощенья, господа, тут имеет место быть происшествие или полное отсутствие оного?
Девушка смотрела на Лямпе с откровенной подначкой, в лукавом взгляде карих глаз так и читалось: «Ну что, ябедничать будешь?» Легонько отодвинув локтем посунувшегося было к блюстителю порядка Акимова, Лямпе веско произнес:
– Полное отсутствие оного, смею вас заверить. Не вижу нужды в вашем вмешательстве, городовой.
Страж порядка вздохнул с нескрываемым облегчением, вновь поднес к козырьку руку в белой нитяной перчатке, повернулся через левое плечо со сноровкой отслужившего действительную, вновь обретя осанистость, направился на прежнее место. Только теперь Лямпе рассмотрел на шее девушки золотое ожерелье с тремя красными камнями. Если рубины настоящие – на них, пожалуй что, можно приобрести вон тот каменный дом в два этажа, что стоит по другую сторону улицы. Кое-что начинает проясняться…
– Мне правда неловко, – сказала девушка. – Постараюсь впредь осторожнее… Всего хорошего, господа!
Она присвистнула, как заправский кучер, взмахнула вожжами, и сытый вороной обрадованно рванул с места так, что взлетела на обе стороны сухая пыль. Городовой проворно козырнул вслед.
– Однако… – сказал Сёма. – Амазонка здешних мест… Видели камешки на лебединой шее, Леонид Карлович? Состояньице-с. Не иначе, наша юная этуаль[4] принадлежит к самому что ни на есть здешнему бомонду. А то и содержаночка какого-нибудь местного Топтыгина с миллионом в жилетном кармане. Ах, завидую…
– Не отвлекайся на глупости, – сухо бросил Лямпе. – Пошли, иначе не успеем ко времени.
Он и самому себе не хотел признаваться в том, что последнее Сёмино предположение вызвало в сердце настоящую бурю и жгучий протест. Эта девушка не должна быть пошлой содержанкой толстосума, не должна, и всё тут, немыслимо представить иные нехитрые картины… Но тебе-то какое дело? – попытался он трезво и рассудочно себя упрекнуть. Ты ее наверняка больше не увидишь никогда, она вошла в твою жизнь всего на минуту, а вот ты, голову можно прозакладывать, в ее жизнь не вошел вообще, с какой стати? Надо же, впервые за несколько лет в душе что-то откровенно и недвусмысленно проснулось…
– Леонид Карлович…
– А?
– Может, мне спросить у городового, кто сия амазонка? Он ее, вне сомнений, обязан прекрасно знать…
Лямпе искренне надеялся, что его голос холоден и тверд:
– С