увидели дно его сундуков.
Моя хозяйка затеяла у себя блистательный вечер с игрой в фараон; вся ее компания была приглашена, предполагались ставки не ниже дуката. Мы рассчитывали на кошелек Тюркареса, но утром знаменательного дня этот плут написал нам, что у него не осталось ни гроша, и поверг нас в полное замешательство: нужно было как-нибудь выпутаться, и нельзя было терять ни минуты. Мы снизошли до старого главы браминов, и за весьма дорогую плату оказали несколько любезностей, которых он домогался целый век. Этот сеанс стоил ему двухгодового дохода от его бенефиций.
Однако Тюркарес вернулся через несколько дней; он был в отчаянии, говорил он, что сударыня поймала его врасплох, все же он рассчитывал на ее доброту.
«Но вы ошиблись в расчете, – отвечала Манилла, – я никак не могу вас принять. Когда вы были в состоянии давать взаймы, свет знал, почему я вас терпела. Теперь же, когда вы никуда не годны, вы нанесли бы ущерб моей чести».
Тюркарес был задет этой речью, и я тоже, потому что он был, может быть, наилучший из молодых людей Банзы. Он потерял обычную сдержанность и сказал Манилле, что она ему обошлась дороже трех оперных актрис, которые доставили бы ему удовольствий больше, чем она.
«Ах, – воскликнул он печально, – почему я не держался за мою маленькую белошвейку! Она безумно любила меня. Сколько радостей я доставлял ей каким-нибудь куском тафты!»
Манилла, которой не понравилось это сравнение, прервала его так резко, что его бросило в дрожь, и велела ему сейчас же выйти вон. Тюркарес знал ее и предпочел мирно спуститься по лестнице, чем вылететь в окно.
Манилла сделала после этого заем у другого брамина, который пришел, по ее словам, утешить ее в горе; святой муж занял место финансиста, и мы заплатили ему за утешение той же монетой, что и первому. Она проигрывала меня еще несколько раз. Известно, что игорные долги единственные, какие уплачиваются в свете.
Когда Манилле везет в игре, это самая добропорядочная женщина в Конго. Если не считать игры, ее поведение не выходит из должных рамок. Никто не слышит ее проклятий, она платит модистке, прислуге, одаряет прислужниц, выкупает из заклада тряпки и ласкает своего дога и мужа. Но она рискует тридцать раз в месяц хорошими наклонностями и деньгами, ставя их на пикового туза. Вот жизнь, какую она вела и какую будет вести. И бог знает, сколько раз еще я буду ставкой в ее игре.
Тут сокровище умолкло, и Мангогул пошел спать. Его разбудили в пять часов вечера, и он отправился в оперу, где обещал фаворитке встретиться с нею.
Глава тринадцатая
Шестая проба кольца
Опера в Банзе
Из всех театров Банзы на высоте был только оперный.
Утмиутсоль[12] и Уремифасолясиутутут[13], знаменитые музыканты, один из которых уже начал стареть, а другой только что народился, поочередно владели сценой. Каждый из этих двух оригинальных авторов имел своих приверженцев. Невежды и хрычи стояли за Утмиутсоля: молодежь и виртуозы –