не видел Отца небесного, он существует только в твоей фантазии. Мы не верим тебе.
Люди один за другим начали вставать с колен, окружая пророка со всех сторон.
– Нельзя верить в то, чего не видят наши глаза, не слышат наши уши и не ощущают наши пальцы. Так ведь, люди?
Толпа дружно загудела, поддерживая своего зачинщика.
– Отрекись, Моисей, от своего Бога и стань одним из нас, преклони колено перед нашим главным символом – Золотым Тельцом! – чья-то рука сзади попыталась наклонить Моисея, чтобы опустить его на колени перед золотым изваянием. Но пророк резко выпрямился.
– Опомнитесь, люди! Вы избранный народ, только вам Господь даровал такую щедрость. Не замарывайте себя нечестью.
Но блеск золота усиливался, ослепляя людей еще сильнее. Руки со всех сторон вцепились в Моисея, пытаясь склонить голову пророка. Колени подкашивались, тяжесть прижимала к земле, казалось, еще немного – и Моисей сломается под давлением толпы. Но он, прикусив нижнюю губу до крови, взревел нечеловеческим голосом, как раненый зверь, и, превозмогая страшную боль, выпрямился во весь рост. Пророк поднял над головой каменную дощечку и со всей силы ударил ее о землю:
– Будьте вы прокляты, предатели!
Глава 4
В комнате было сумрачно из-за плотных штор, наглухо закрывающих окна. Солнечные лучи едва пробивались из-под карниза, тускло освещая большой диван, покрытый толстым персидским ковром. Пожилой человек в простой белой хлопчатобумажной рубахе до пят, сидя в инвалидном кресле, работал за столом с зеленой лампой. Капюшон покрывал седую голову, обрамляя бледное, болезненного вида лицо, повсеместно изрезанное глубокими морщинами. Мягкие черты тонких губ говорили о чувствительности и внутренней доброте, при этом орлиный нос подчеркивал железную волю старца. Его высокий лоб безошибочно подсказывал, что мудрости этому человеку не занимать. Портрет хозяина комнаты можно было бы на этом закончить, но одна деталь существенно дополняла образ старца – это его глаза. Они были настолько чистые, хотя и подслеповатые, что любой человек при встрече с ним сразу преклонял голову, ощущая идейность мудреца. Последний маленький штрих – длинная седая борода – завершал портрет шейха Ахмета Исина, придавая ему облик святого человека. Старик с трудом поворачивался в инвалидном кресле, поправляя очки в роговой оправе с неимоверно толстыми линзами. Он с трудом различал буквы, которые писал на бумаге, но тем не менее из-под его пера рождалась довольно объемная статья. Рука уставала писать, а глаза от сильного напряжения слезились. Шейх быстро утомлялся, но все равно работал каждый день по четырнадцать часов без отдыха.
Исин был доволен тем, что завершил очередное воззвание к своим единоверцам, в котором призывал продолжать борьбу против иудейских захватчиков. Отложив бумаги в сторону, он достал из кармана рубахи платок и хотел было вытереть глаза, как вдруг за окном раздались взрывы бомб. В комнату вбежал перепуганный Саид, телохранитель старца, крупный мужчина лет пятидесяти. Он, не раздумывая и не говоря