оминаться любопытный случай. Он был из ряда тех, которые всегда манят своей необъяснимостью, надолго запечатлеваются в душе, при этом, даже если проанализировать все сведения и допустить наличие закравшихся в рассказ неточностей, конечный результат значительно выходит за границы понимания. На самом деле, как я помнил, таких загадочных событий, весьма поверхностно и путано описанных в литературе, было два: один произошел во время Первой мировой войны на австро-сербском фронте, другой, но приблизительно при тех же обстоятельствах, спустя столетие сравнительно недавно. И именно о нем, со ссылкой на его вторичность и некую закономерность, была короткая заметка в одном из ежегодных популярных сборников, который незадолго до того с лотка бульварного разносчика мне подвернулся под руку. Бродя по набережной, я пролистал его. Сборник представлял собой брошюру в 45 страниц и выходил под заголовком «Необычайные события: свидетельства и факты». Один из очерков, даже и при всей своей сумбурности, заинтересовал меня; присев на пустовавшую скамью у парапета, я прочитал его. Документальная нечеткость изложения, должно быть, объяснялась тем, что двое очевидцев – посыльный прапорщик и раненный в ключицу рядовой, отправленные накануне в штаб полка и в расположенный неподалеку госпиталь, сумели под присягой подтвердить лишь то, что вечером отряд был на опушке леса, где остановился для ночлега перед боем, а утром целиком исчез. Свидетельства кого-то из бойцов того пропавшего подразделения ни в донесениях разведки, ни в периодической печати с тех пор ни разу не всплывали. Предположение о том, что они дезертировали, тоже отпадало: воины исчезли вместе со своим оружием, транспортными средствами, боеприпасами и полевыми укреплениями.
– Вот, еще одна загадка в наш рациональный век! А говорят, что их уж не осталось, – сказал я своему русскоязычному соседу.
– Да, тоже видел этот альманах, – с паузой ответил он. – Но раз уж вы упомянули о загадках, позвольте рассказать одну историю. Хотите, связывайте ее с этим уникальным случаем, хотите, нет. Это об одном моем знакомом. Причем, за абсолютную правдивость его описаний я вполне ручаюсь.
Мой собеседник обладал такой наружностью, что только по его комплекции и взвешенной манере рассуждений можно было бы предположить, что ему давно перевалило уж за тридцать. У него было округлое и гладкое лицо, как бронзовая маска от загара, если не сравнить то с чем-нибудь еще похуже: на нем не отражалось никаких эмоций, оно было как вовсе не подвержено нормальной мимике. Оттенок карих глаз почти сливался с кожей на щеках. И если б не соломенные, немного вьющиеся волосы и поразительная бледность рук, словно он всю жизнь ходил в глухом плаще, то можно было бы предположить, что он откуда-то с экваториальных островов или из Южной Азии. Его глаза были блестящими и выпуклыми как у индусов. Взаимодействие подвижных пухлых губ, когда он говорил, немного оживляло выражение его железного лица, которое при некотором воображении казалось частью карнавального костюма, хотя на нем была вполне обычная одежда. Глаженые кремовые брюки и белая хлопчатая рубашка делали его фигуру ординарно-будничной, – если бы не мертвенное выражение лица, то он ничем не выделялся из толпы. С тех пор, как этот человек с галантным извинением расположился рядом, он с интервалами заказывал бокал токайского вина, каждый раз напоминая, чтобы его лучше охладили, и, вероятно, успел выпить уже целую бутылку. Жареный фазан, который здесь готовили в горшочках, похоже, пребывал еще нетронутым. Поглядывая на меня, он привередливо копался вилкой в поданном жарком, будто бы отыскивал там лотерейный золотой, и после своего вступления, как видно, полагая, что здорово заинтриговал меня, помалкивал.
– Насколько понимаю, это будет в некоторой степени импровизация? – спросил я, думая, что он сейчас еще закажет выпивки, начнет пускаться в отвлечения и прежде чем успеет что-то рассказать, забудет, с чего начал.
– Ну, разве только в некоторой, – с иронией ответил он. – Думаю, как журналисту вам это знакомо. Я вот о чем подумал: вы ведь не утерпите и нарисуете портрет рассказчика?
Хотя я ничего ему не обещал, он был напорист, даже нагловат как продавец морских ракушек и кораллов перед пляжем, покручивал в руке уже пустой бокал и исподлобья изучал меня глазами.
– Ваши опасения понятны. Но я могу не делать этого. То есть, я хочу сказать, что по словесному портрету ни вас, ни вашего знакомого никто не опознает.
Я угадал: он щелкнул пальцами, чтобы подозвать официанта, и снова попросил вина.
– Не беспокойтесь, что я много выпиваю, это оживляет мысли, только и всего.
Я с равнодушием пожал плечами и заказал себе еще один эспрессо. Он понял этот жест как поощрение, откинулся на спинку кресла и продолжал исследовать мое лицо с таким усердием, словно фотография того была во всех газетах.
– Хочу надеяться на ваше слово. Хотя, на честность пишущей когорты трудно положиться. Вы, кстати, кто? штатный репортер или свободный труженик?
– По правде говоря, все еще и сам не знаю, – полушутя ответил я, думая, что при такой наружности у него должно быть чувство юмора. – Мои статьи печатают в одном журнале. Но я не из таблоида, если это вас хоть как-то успокоит.
Он