парк. И это не свидание.
– Он тебе нравится?
– Не в этом смысле.
Отец улыбнулся.
– Ты могла бы меня одурачить, но Эллиотту меня не обмануть. Папы разбираются в таких вещах.
– Или выдумывают то, чего нет, – парировала я, открывая дверь.
– Люблю тебя, Кэтрин.
– А я тебя еще больше.
Я вышла на крыльцо и улыбнулась при виде Эллиотта: он качался на качелях. Сегодня на нем были рубашка в тонкую полоску и шорты цвета хаки, а неизменный фотоаппарат висел на шее на ремешке.
– Готова? – спросил Эллиотт. – Я подумал, что для начала стоит завернуть в кафе у «Браума», перехватить печенья и сока.
– Конечно, – согласилась я.
Мы прошли несколько кварталов, добрались до кафе, ставшего в последнее время одним из наших любимых мест, и сели за столик, который сделали своим. Эллиотт молчал. Он всю последнюю неделю ходил как в воду опущенный, только кивал и вставлял односложные реплики в мой монолог. Вид у него был такой, словно мыслями он сейчас находился за тысячи миль отсюда.
Выйдя из кафе, мы зашагали к центру города, никуда конкретно не направляясь. Последние два месяца мы постоянно куда-то шли, потому что на ходу не обязательно разговаривать, зато можно проводить время вместе.
Когда мы вернулись к моему дому, чтобы сделать бутерброды, солнце сияло высоко в небе. Обед-пикник стал нашим ритуалом, и мы по очереди подыскивали подходящее место. Сегодня выбирал Эллиотт, и он предпочел парк и полянку под нашим любимым деревом.
Мы молча расстелили на траве лоскутное одеяло, сшитое мамочкой. Эллиотт развернул свою индейку с сыром, поглядывая на еду так, словно один ее вид его оскорбляет. Мне пришло в голову, что причина его недовольства – это я, и все же каждую минуту этого лета я не могла назвать иначе, как идеальной.
– Невкусно? – спросила я, держа бутерброд двумя руками.
Эллиотт откусил всего кусочек от своего бутерброда, в то время как я успела съесть половину своего.
– Нет, – ответил Эллиотт, опуская руку с зажатым в ней бутербродом. – Определенно невкусно.
– А что не так? Слишком много майонеза?
Он помолчал, потом застенчиво улыбнулся.
– Дело не в бутерброде, Кэтрин. Бутерброд тут вообще ни при чем… Все дело в том, что я сижу рядом с тобой.
– Вот как, – пробормотала я. Мой разум снова и снова воспроизводил последние слова Эллиотта.
– Завтра я уезжаю, – проворчал он.
– Но ты ведь вернешься, да?
– Да, но не знаю, когда именно. Возможно, на Рождество. Может быть, только следующим летом.
Я кивнула, не поднимая глаз от своего бутерброда, мои руки сами собой опустились. Я вдруг поняла, что совершенно не голодна.
– Ты должен пообещать, – сказала я. – Ты должен пообещать, что вернешься.
– Обещаю. Пусть я не приеду сюда раньше следующего лета, но я вернусь.
Пустота и отчаяние, которые я испытала в тот момент, были сравнимы только с тоской, нахлынувшей на меня в день смерти моего пса. Возможно,