в нем: он начал говорить, позабыл о притворстве, показался слушавшим его обеим приятельницам самым любезным человеком в мире. Однако в этом внезапно прорвавшемся красноречии было какое-то малодушие. Он смертельно боялся, как бы мадам Дервиль, утомленная поднявшимся ветром и надвигавшейся бурей, не захотела бы вернуться домой. Тогда он останется наедине с госпожою де Реналь. У него хватило безрассудного мужества на то, чтобы действовать, но он чувствовал, что не в состоянии сказать госпоже де Реналь ни одного слова. Как бы слабы ни были ее упреки, он будет разбит и потеряет все сделанные им завоевания.
К счастью для него, его восторженные и трогательные речи понравились в этот вечер госпоже Дервиль, нередко находившей его скучным и ненаходчивым. Что касается госпожи де Реналь, она ни о чем уже не думала, отдав свою руку Жюльену; она наслаждалась. Часы, проведенные под этой большой липой, посаженной, по местной легенде, Карлом Смелым, составили для нее целую эпоху блаженства. Она слушала с упоением шелест ветра в густой листве липы и шум дождя, начинавшего падать на нижние листья. Жюльен. не заметил одного обстоятельства, которое окончательно успокоило бы его: госпожа де Реналь, вынужденная отнять у него руку, чтобы встать и помочь своей кузине поднять опрокинутую ветром цветочную вазу, едва снова усевшись, сама отдала ему свою руку, словно это было между ними условлено.
Уже давно пробила полночь; надо было покинуть сад – все разошлись. Госпожа де Реналь в упоении своего любовного восторга была настолько наивна, что не упрекала себя ни в чем. Счастье лишило ее сна. Жюльен заснул мертвым сном, смертельно уставший от борьбы, происходившей в течение всего дня между гордостью и застенчивостью его души.
На следующий день его разбудили в пять часов; госпожа де Реналь ужаснулась бы, если бы узнала, что он едва вспомнил о ней. Он исполнил свой долг, долг героя. Упоенный этим сознанием, он заперся на ключ в своей комнате и с новым удовольствием погрузился в чтение книги о подвигах своего героя.
Когда раздался звонок к завтраку, он уже забыл за чтением записок о великой армии свои завоевания вчерашнего дня. Спускаясь в зал, он сказал себе равнодушно: «Надо сказать этой женщине, что я ее люблю».
Но вместо взглядов, полных неги, которые он ожидал встретить, он нашел суровую физиономию господина де Реналя, приехавшего из Верьера два часа тому назад и весьма недовольного тем, что Жюльен провел целое утро не занимаясь с детьми. Ничего не могло быть отвратительнее этого наглого человека, когда он злился и старался это показать.
Каждое колкое слово мужа вонзалось, как нож, в сердце госпожи де Реналь. Что касается Жюльена, он был так погружен в величие вещей, развертывавшихся перед ним в течение нескольких часов, что едва мог снизойти до выслушивания колкостей, которые говорил ему господин де Реналь. Наконец он сказал довольно резко:
– Я был болен.
Тон этого ответа задел бы человека гораздо менее обидчивого, чем верьерский мэр; ему пришло в голову немедленно