и объявлял нам широту и долготу, его голос звучал повелительно, к чему мы были совершенно непривычны.
Но это было еще не самое худшее. Знания, наполнявшие его, оказались такого свойства, что их никак нельзя было передать кому бы то ни было. И по мере того, как он проникал в таинственные причины странных прыжков «Снарка» по карте, и по мере того, как эти прыжки выравнивались, знания его становились все более священными, таинственными и непередаваемыми. Мои ласковые намеки на то, что, пожалуй, время как раз подходящее, чтобы и мне чему-нибудь поучиться, отнюдь не встречали с его стороны сердечной и радостной готовности помочь мне. Ни малейшего желания выполнить уговор у него не замечалось.
Роско, собственно, не был виноват: что он мог сделать? С ним просто произошло то же, что и со всеми другими людьми, которые до него когда-либо изучали навигацию. Благодаря вполне естественной и простительной переоценке ценностей плюс неумению ориентироваться в новой научной дисциплине он был раздавлен воображаемой естественностью и чувствовал себя обладателем чуть ли не божественного откровения. Всю жизнь Роско провел на земле или в виду земли. Благодаря этому вокруг него всегда было достаточно всяких знаков, чтобы правильно – за редкими исключениями – передвигать свое тело по поверхности земли. Теперь он очутился в открытом море, в широко раскинувшемся море, ограниченном только вечным кольцом неба. Это кольцо неба было всегда одно и то же. Никаких вех и знаков кругом не было. Солнце поднималось с востока и опускалось на западе, а ночью звезды описывали тот же полукруг. И кто, казалось, мог бы, посмотрев на Солнце и на звезды, сказать: «Я нахожусь сейчас в трех четвертях мили к западу от бакалейной лавки Джонса на Смизерсвилле» – или: «Я отлично знаю, где я нахожусь сейчас, так как Малая Медведица говорит, мне, что Бостон отсюда лежит в трех милях, второй поворот направо». А Роско именно это и делал. Сказать, что он был ошеломлен своим могуществом – это еще слишком слабо. Он преклонялся перед самим собою; он творил чудо. Акт, посредством которого он находил свое положение на поверхности океана, стал для него священнодействием, и он считал себя по отношению ко всем нам, не участвующим в священнодействии, существом высшего порядка, тем более, что мы зависели от него, были его стадом, которое он пас на волнующемся, базграничном пространстве – на соленой дороге между двумя континентами, на которой не было никаких верстовых столбов. Управляясь с секстаном, он совершал жертвоприношение богу Солнца, затем рылся в древних фолиантах, разбирая кабалистические знаки, бормотал заклинания на непонятном языке, вроде «индекэррорпараллаксрефракция», заносил на бумагу магические знаки, что-то складывал и умножал и, наконец, ставил палец на подозрительное пустое место священной карты и заявлял: «Мы здесь». Когда мы смотрели на подозрительное пустое место и спрашивали: «А где это, собственно?» – он отвечал на цифровом жаргоне высших священнослужителей: «31-15-47 северной, 133-5-30 западной». И тогда мы