точит – тригеминус…» – «А факир, собрав гостей, выть акулой хочет» – «И далее по списку: абдуценс, фациалис, кохлиарис, глоссофарингеус, вагус, акцессориус, хипоглоссус…».
О, ночное царство вагуса! И какой только нерв у нее не «блуждал», когда она, Сана, вместо того чтобы думать о предмете, думала о предмете смешной своей, как ей теперь кажется, любви! Прошлый век, прошлый век… К тому же N, как ни крути, ампутировать-таки удалось, причем с минимумом осложнений: если что и осталось, так это фантомные боли, и где теперь N, Сане нет ровным счетом никакого дела: рука в руке – о, почти сентиментально, если б не так жестко – руки не увидать… Впрочем, чего это она! К делу: итак, в наличии ядро с папашиным наследством. Акросома, позволяющая живчику проникнуть в оболочки мамашиной яйцеклетки. Митохондрии и спиральные нити в шейке и теле: все для совершения нехитрых – зато каких быстрых! – движений. Влагалище терпит живчик не более двух с половиной часов, шейка матки – чуть более сорока восьми. Живчик движется против течения – о, хитрый лис: вперед и вверх, до встречи с яйцеклеткой! Скорость три миллиметра в минуту, вот вам и детки в клетке. «Цу кикн цу дем тухес»[22], – говорила чья-то еврейская бабушка, а Сана возьми да запиши.
Она идет от Болотной к Лаврушинскому: плохо сбитые планы, весь день наперекосяк. Нужно перекантоваться, всего-то несколько часов. Ок, ок, ваша взяла. С другой стороны, когда еще окажешься в Третьяковке? Сколько Сана не была там – семь лет, девять? Топ-топ: в каком году, в каком чаду привели ее сюда впервые?
Они с матерью долго стоят перед «Автопортретом» Серебряковой: плутовские – и вместе с тем немного печальные – глаза, летящие брови, мягкие, для стихов и поцелуев созданные губы, чувственный поворот головы, роскошные волосы, оголенное плечо… «Стиль модерн. Помнишь, читали?» – Сана угукает, завороженно разглядывая будущее свое отражение. – «Она словно играет, чувствуешь? Оцени, кстати, симметрию: как все спокойно, уравновешенно… А помнишь картины Валентина Серова? Мы только что видели… ну-ка, скажи, что именно мы видели». – «Персики видели. Девочку с персиками…» – «Это дочь Мамонтова. Помнишь, кто такие меценаты?» – Сана снова угукает, но мать не отстает: «Кто такие меценаты? Помнишь, как звали Мамонтова? Чем он занимался?» – «У него денег много было, он картины скупал у бедных художников…» – Мать качает головой: «Серов, который написал дочь Саввы Ивановича, сказал об автопортрете Серебряковой… да ты художницу-то запомнила?» – «Угу…» – У Саны устали ноги, она хочет пить, но мать, усевшись на фирменного конька-гробунка (вложить в ребенка все свои знания, всю душу, о…), не останавливается: «Серов сказал, что ”Автопортрет у зеркала – очень милая, свежая вещь“». – «Ну и ладно». – «Как это – ладно?» – брови матери ползут вверх: ей и в голову не приходит, что меньше чем через двадцать лет огневолосое ее чадо станет едва ли не копией брюнетки, с поры расцвета которой (автопортрет датирован 1909-м) не пройдет и века… Пропуская мимо ушей высоко!художественный