что на нём,
Про путь неизреченный,
что не отдать внаём.
Внимает ум пытливый
у пылкого птенца,
Поднявшись горделиво
из царского сельца.
Витая с колыбели
из детских светлых снов,
Разносит ветер трели
ловца созвучий слов!
Заброшен невод в волны
в надежде на живца,
Вельможи недовольны
проказами певца.
Направят из столицы,
по ссылке налегке
На южные границы
в рубежном далеке.
Там витязей дружины,
в державу на дозор,
Выводит из пучины
сам дядька Черномор.
Давнишние преданья,
дела минувших дней,
Проходят испытанья
правдивостью своей.
Там берег в синем море,
где Воронцов-старик
Дворец у Лукоморья
блистательный воздвиг.
Задиристый повеса
поэт попался в сеть!
Судачит вся Одесса:
«Так в этом что-то есть!»
Он вместо оправданья,
за честь свою раним,
Оставил пожеланье
любимой быть с другим.
Графини, точь гусыни,
лепечут всякий вздор,
Их чинные мужчины
красны, как помидор.
На площади Сенатской,
созреет термидор.
И вольности бунтарской
подпишут приговор.
Он узникам томимым,
что были прежде с ним,
Как факел негасимый,
зажжет свободы гимн!
Поэта путь в пустыню
направлен ныне взор,
Под крылья Серафима,
где дремлет Святогор.
Над дымкой звездной пыли,
возвышенный шатер,
Руслану и Людмиле
послушен Черномор.
Прекрасна речь у гида,
читаема глава,
Витают в здешних видах
знакомые слова.
В усадьбах барских судеб —
быт рабского труда,
От гнева не остудит
вид старого пруда.
Грабителей нажива
сгорела вся дотла.
Латают книгу жизни
хранители тепла.
Руками их согреты
листаемы поля
И гением поэта
воспетая земля!
Скамейка у аллеи,
где витая лоза,
И в лике из камеи
лучистые глаза.
Здесь чудное мгновенье
у вечности в гостях,
С восторгом вдохновенья,
с любовью на устах!
Но в лире сокровенной
таится глубина,
Под тяжестью Вселенной
в себе погребена.
От мамушки Арины
сказаний с древних пор
Хранят покой вершины
святых заветных гор…
* * *
Летели лет метели,
минуло двадцать лет.
В отстроенном отеле
продолженный сюжет.
В деревне, что Бугрово,
горит уюта свет,
Закаты здесь багровы,
и радостен рассвет!
Для милой Акулины
раздвинулся