во, если бы не одно огорчение – я часто болею простудами именно на осенних, весенних и зимних каникулах и потому сижу дома с банками, горчичниками и компрессами в такое интересное время. Простуды сбивают меня с ног, наверное, потому что я полностью городской ребенок. Ни родственников в деревне, ни даже дачи за городом у нас нет. Такое вот невезенье в моей маленькой жизни.
Я ненавижу болеть! Как только у меня поднимается температура, папа начинает ссориться с мамой, и упрекает ее в том, что она «плохо смотрит за ребенком». Мама пытается оправдаться:
– У нее ослабленный иммунитет, врачи запретили пока ей ставить прививки, вот и болеет так часто! Надо на море ее отвезти, врачи советуют ей подышать морским воздухом. Но мы же все время работаем, и отпуска у нас порознь!
Это правда! Папа и мама всегда на работе, а друг без друга они вообще не могут. Они друг за другом как ниточка за иголочкой, никогда не поедут в отпуск один без другого. В этом году у мамы отпуск намечается только в сентябре, а папе отпуска ждать до февраля. Поэтому моря я опять не увижу.
Но что же мне делать – без иммунитета?
И однажды папа придумал:
– Зачем ехать на море, когда рядом с домом у нас такая замечательная роща! Будем каждые выходные ходить туда загорать и повышать иммунитет. Вот только настанет лето!
И лето настало! Ура! Мы собираемся в рощу за иммунитетом! Мама мне даже купила яркий купальник, чтобы в нем загорать на лесной полянке.
Вот они с папой собирают корзинку с едой, берут наш большой полосатый плед, фляжку с водой. Я настаиваю на том, чтобы взять с собою моего любимого кота Тимошку.
–Он от нас там сбежит, – возражает мама. – Пусть дома нас дожидается.
Но я стою на своем, и родители все-таки соглашаются. Мы достаем с антресолей вторую большую корзинку, сажаем туда Тимошку. Он поджал уши и округлил от страха глаза, наверное, думает, куда это его потащили?
И, вот, наконец, собравшись, и взяв все необходимое, мы выходим из дома. Торжественной церемонией мы шествуем мимо окон соседей в нашей пятиэтажке, потом – мимо других пятиэтажных домов, заворачиваем за угол стоящей рядом больницы, идем вдоль больничной аллеи, за резным забором которой высажены рябины. В осенние дни мне всегда кажется, что они в своих красных бусах похожи на негритянок из далекой Африки! Такие тонкие темные женщины нарисованы в одной из моих детских книжек.
Но сегодня мы спешим дальше, к березкам, вглубь рощи, за темные великанистые ели. Они тоже стоят стенами, в несколько рядов. Иногда по их веткам стремглав скакнет белка с поредевшим хвостом, или за нашей спиной где-то на самой вершине деревьев застучит своим длинным носом дятел. А мы все шагаем по высокой траве вглубь и вглубь, ищем подходящую для привала полянку.
Тимошка начинает нервничать и мяукать, я с трудом удерживаю его рукою на дне корзины.
Вот, наконец, папе приглянулась полянка, и мы все трое со вздохом облегчения приземляемся. Пока родители расстилают на траве плед и вынимают вещи, продукты из большой корзины, я выпускаю на травку кота. Тимошка принюхивается. Его розовый нос трепещет от незнакомых запахов, уши, дрожа, прислушиваются к лесным незнакомым звукам.
Мама стягивает с меня платьице, я остаюсь в купальнике и цветастой панаме. Родители тоже скидывают с себя одежду и превращаются в пляжников. Мама обтирает меня водой из фляжки, как говорит мне мама, «чтобы загар прилипал», и я бегу рвать цветы, которых полно на поляне. Вокруг стрекочут кузнечики и носятся стрекозы. Их так много, что можно ловить голыми руками. И я хватаю одну из них за шершавое и липкое крыло. Папа тут же кричит: «Отпусти стрекозу, ей же больно!» и я разжимаю пальцы: «Лети!».
Ловить бабочек панамкой, сорванной с головы, так интересно! Я бегаю вкруг поляны за бабочками, время от времени приседая или падая на траву, выкидывая вперед панамку, словно сачок. Но бабочки разлетаются, как разноцветные брызги фонтана, мне не удается поймать ни одну. Зато я нахожу в траве синие цветы, кукушкины слезки, они растут возле берез, ими усыпан целый лужок. Я срываю один цветочек и с вопросом, а почему цветы так называются, подбегаю к маме. Мама сидит на кончике пледа и накрывает нам с папой «стол» – выкладывает из корзины бутерброды, вареные яйца, нарезает огурчики с помидорами. Она еще не успела ответить на мой вопрос, как вдруг за нашей спиной кот Тимошка взревел как реактивный самолет и бросился на березу. Он вцепился когтями в ее корявый ствол и вскарабкивается по нему все выше и выше, его дикий рев пронзает нам уши.
Папа, мама и я бросаемся к этой березе. Окружив ее с трех сторон, мы зовем Тимошку, надеясь, что он услышит наш зов и спуститься с дерева. Но Тимошка, видно, забылся, что он домашний кот; наверно, он вспомнил те времена, когда его далекие предки были дики и свободны, и сдурел от свободы и запахов леса.
Солнце просвечивает сквозь кроны деревьев, длинные солнечные лучи тянут к нам свои теплые руки. Тимошка замер где-то там наверху и не хочет спускаться. Мы стоим вкруг высокой корявой березы и, задрав головы, испуганно подзываем его: «Кис-кис!».
Городская березовая роща на окраине вся исчерчена лесными тропинками.