шутку – я затратил десять лет на то, чтобы ее раскопать. Потрясающая по своей нелепости ситуация! Ты будешь смеяться до слез… Не сомневаюсь, что Джорджол тоже мог бы извлечь из моего рассказа весьма поучительную мораль…». Остальное к тебе не относится».
Джорджол высоко поднял выбеленные брови: «О чем это он? Я не интересуюсь анекдотами».
«Не знаю, не знаю… Мне, например, не терпится выяснить, кому и как впервые удалось рассмешить отца до слез».
Джорджол погладил свой длинный нос, лишенный – явно хирургическим путем – типичного для любого ульдры уродливо свисающего кончика: «Насколько я помню, Ютер Мэддок действительно никогда не отличался чувством юмора».
«Верно, – кивнул Кельсе. – Тем не менее, он устроен гораздо сложнее, чем ты себе представляешь».
Джорджол нахмурился, помолчал: «Твой отец руководствовался, главным образом, строгими правилами этикета. Кто знает, что он за человек на самом деле?»
«Всех нас формируют жизненные обстоятельства», – пожал плечами Кельсе.
Джорджол широко ухмыльнулся, обнажив зубы белее выбеленных волос, сверкнувшие на фоне темной синеватой кожи: «О нет! Я – это я, потому что я сам – вершитель своей судьбы!»
Шайна не сумела сдержать нервную усмешку: «Послушай, Кексик… Джорджол – Серый Принц – как бы ты себя не называл – опомнись! Если ты будешь выкрикивать лозунги с такой страстью, люди испугаются и подумают, что ты спятил».
Ухмылка Джорджола слегка увяла: «Как тебе известно, я человек страстный». Вальтрина позвала его с другого конца зала. Джорджол откланялся, бросил последний быстрый взгляд на Шайну и удалился.
Шайна глубоко вздохнула: «Что правда, то правда. Его всегда обуревали страсти».
Поблизости оказался Эррис Замматцен: «Не могу не заметить, молодые люди, что вы, по-видимому, близко знакомы с Серым Принцем?»
«С Кексиком? А как же! – злорадно отозвался Кельсе. – Отец подобрал его младенцем на окраине Вольных земель – он даже не подкидыш, родители бросили его подыхать в пустыне. Кексик вырос с нами в усадьбе, под присмотром управляющего-ао».
«Отец всегда жалел Кексика, – задумчиво произнесла Шайна. – Когда нас ловили на какой-нибудь злостной проделке – а хулиганили мы на славу! – мы с Кельсе непременно получали затрещины, а Кексик отделывался выговором».
«По сути дела жалостью это назвать нельзя, – возразил Кельсе. – Отец просто-напросто соблюдал этикет, упомянутый тем же Кексиком. Ударить синего – хуже, чем убить».
Замматцен взглянул на группу кочевников, стоявших поодаль: «Выглядят они достаточно внушительно. Не возникает ни малейшего желания подойти и влепить одному из них пощечину».
«Ответная пощечина не последует – ульдра промолчит, а потом зарежет вас в темном углу. Впрочем, может зарезать и сразу, при всех. У них только женщины дерутся голыми руками. Причем женские драки – популярная забава».
Замматцен